Сердце мужчины
Мэри Берчелл


Двое молодых людей встречаются при очень необычных обстоятельствах. В процессе знакомства выясняется, что оба они — выходцы из богатых в прошлом семей. Им ненавистна бедность, в которой они оказались. По их мнению, возможность снова обрести богатство и положение в обществе в выгодном браке по расчету. По когда все преграды преодолены и заветная цель уже близка, они вдруг осознают, что все это время тщетно пытались противостоять чувству, возникшему с первых минут встречи, что все богатства мира ничто, если «заговорили» сердца…


Мэри Берчелл

Сердце мужчины


Глава 1


Резким движением Хилма надвинула на голову капюшон своей бархатной накидки и направилась к двери. То, что она намеревалась совершить, требовало мужества, выдержки и абсолютного спокойствия. В сущности она собиралась проникнуть в чужую квартиру с целью ограбления…

Осторожно выйдя из дома, она решительно направилась к ближайшей стоянке такси.

Двое или трое таксистов стояли, опираясь на ограду, и о чем-то оживленно разговаривали. Но как только Хилма положила руку на дверцу первого такси, толстый водитель отделился от группы, бросив на ходу «о'кей», и подошел к ней.

— Слушаю вас, мэм, — обратился он к Хилме.

Надеюсь, вы знаете кинотеатр «Клодиа»? — Она улыбнулась ему легкой беспечной улыбкой, после которой обычно все носильщики, продавцы и таксисты мгновенно кидались выполнять ее просьбу.

— Этот новый, на углу Оксфорд-стрит?

— Да, именно этот.

Опаздываете на сеанс, мисс? — С добродушным смешком он открыл ей дверцу.

— Да. Я встречаюсь там кое с кем после сеанса, — беспечно ответила она.

— А-а, — многозначительно протянул он, закрывая за ней дверцу и садясь за руль.

Такси тронулось, и мысли Хилмы переключились на предстоящее дело. Она все тщательно и точно рассчитала. Если ничего не помешает, она подъедет к «Клодиа» как раз в тот момент, когда оттуда начнет выходить толпа с благотворительной премьеры. Ей не составит труда войти в одну дверь и выйти в другую, с обратной стороны кинотеатра, на темную пустынную улочку, подобную тем, которых не касается сверкание ночной жизни Лондона.

Такси резко остановилось.

— Приехали, мисс. Как раз вовремя. Тут-то вы его и отловите. — И таксист, весело посмеиваясь над собственной шуткой и пряча в карман плату за проезд, кивнул в сторону потока разодетых людей, только начавшего выливаться из роскошно украшенного входа в кинотеатр.

Все оказалось даже проще, чем она предполагала. Пробираясь через толпу в фойе, она сделала вид, что ищет кого-то. Задержавшись у дальнего выхода, она хотела показать случайному наблюдателю, что разминулась с тем, кого искала. После этого, слегка пожав плечами, Хилма решительно, но не спеша повернула налево. Спустя несколько минут она смешалась с толпой, выходящей в эту ясную ночь из многих театров и заведений Лондона. Длинная темная накидка с капюшоном, надвинутым на лицо, делала ее совершенно неузнаваемой.

…Чарльз жил в одном из тех роскошных многоквартирных домов, в которых была пожарная лестница. В одном из разговоров он упомянул, что окна его квартиры выходят прямо на эту лестницу. Хилма решительно направилась к его дому.

Только чистым везением — в этом Хилма должна была себе признаться — можно было объяснить, что один из уличных фонарей, который мог представлять опасность, не горел. Узкий проход сзади дома был погружен во тьму.

Очевидно, ей следовало бы больше опасаться, но известно, что фортуна покровительствует храбрым, только тем, кто сохраняет ясный ум и хладнокровие и способен довести начатое дело до конца.

«А может быть, — мрачно подумала она, — не столько фортуна, сколько дьявол помогает своим». В конце концов, это не важно, главное, что все складывалось удачно.

Единственное, на чем следовало сосредоточиться, это не ошибиться этажом. Номер квартиры Чарльза был 511, а табличка у входа — это она проверила несколько дней назад — гласила, что «число сотен» в номере указывает на этаж, на котором расположена квартира.

Стоя в тени, она медленно сосчитала этажи. Сердце неприятно екнуло, когда она увидела свет, струившийся из одного окна, но тут же поняла, что ей повезло: освещенное окно находилось как раз над квартирой Чарльза, и это было весьма кстати, так как ей не придется пробираться мимо него. Это светлое пятно еще контрастнее подчеркивало темноту нижнего этажа.

С легкостью, благодаря не только ее хрупкой фигурке, но и многочисленным школьным приключениям, в которых она с детства участвовала в компании своего отчаянного и изобретательного брата, она взобралась на стену дома. Это был самый неприятный момент, когда Хилма почувствовала, что, несмотря на темноту, ее силуэт должен быть хорошо виден на фоне ночного неба. Затем она повисла на руках, тонких, но крепких, пытаясь нащупать ногой хоть какую-нибудь опору.

Опоры не было, и после мгновения нерешительности она спрыгнула. Приземлившись. Хилма поняла, что ей снова повезло: она буквально на шесть дюймов разминулась с рядом мусорных бачков.

На какой-то момент такая близость опасности потрясла ее, и с сильно бьющимся сердцем она прислонилась к стене.

Хилма осмотрелась и перевела дух. Железная пожарная лестница была рядом, ее изгибы спиралью поднимались в темноту.

Она вынула из кармана перочинный ножик и открыла его. Само ощущение его в руке вызвало у нее улыбку. Это был школьный ножик Тони, и его не раз использовали, чтобы отодвинуть оконную задвижку. Когда они детьми проводили лето на дедушкиной ферме, их частые прогулки под луной заканчивались тем, что они возвращались домой через кухонное окно.

Она надеялась, что ее рука не утратила былой сноровки…

Тихо, как тень, Хилма скользнула на лестницу и стала подниматься. О, благословенное окно! Оно служило таким хорошим ориентиром. Теперь можно не бояться просчитаться и залезть не на тот этаж.

Когда Хилма, задыхаясь, добралась наконец до нужного этажа, то увидела, что руки ее сильно дрожат, и она с трудом попыталась втиснуть лезвие ножа между рамами.

Наконец ей это удалось, и легко, но с довольно резким звуком задвижка отодвинулась. Впрочем, был звук или нет значения не имело: не было никаких сомнений, что Чарльз уехал на все выходные. Просто, когда нервы напряжены, малейший шум скрежещет по ним как по натянутой проволоке.

Очень медленно, так, что кончики пальцев побелели от усилия, Хилма подняла окно. Вытянутые вперед руки наткнулись на бархатные занавеси. В следующий момент она соскользнула с подоконника в комнату, мягко опустила окно и раздвинула занавеси.

Ощущение было странным и пугающим. Оказавшись в глубине этого бархатного мрака, она все-таки задернула занавеси и зажгла маленький карманный фонарик.

Что-то удивительно успокаивающее было в этом лучике света, упавшем на ковер, и еще более успокаивало сознание того, что все препятствия позади. Она находилась здесь, в квартире Чарльза, одна, и у нее было много времени, если понадобится, то и целый уик-энд, чтобы найти это проклятое письмо! Она будет действовать спокойно и методично.

С завидным хладнокровием она осмотрела занавеси, удостоверилась, что они не пропускают свет наружу, после чего подошла к двери и повернула выключатель.

Так стало гораздо лучше. Теперь она могла внимательно осмотреть всю комнату. Пожалуй, обстановка несколько отличалась от той, которую она видела раньше. Появилась солидная мебель, меньше стало этой псевдоартистичности. Возможно, Чарльз решил изменить свой имидж? В любом случае это не имело значения.

Единственно важным было бюро в углу комнаты, где обычно хранятся деловые бумаги и, конечно, письма.

Хилма подошла к бюро и попробовала его открыть. Она почти обрадовалась, обнаружив, что оно заперто. Это означало, что он хранит здесь вещи, которыми дорожит. Например, письма женщин, которые при определенных обстоятельствах могут принести ему немало денег…

С сознанием, что все идет успешно, она просунула ножик Тони в щель замка и со всей силы нажала. На этот раз треск чего-то ломающегося раздался гораздо резче, чем щелчок оконной задвижки, однако ее это не смутило. Она чувствовала, что успех близок.

Хилма откинула крышку бюро и склонилась над грудой бумаг. Компрометирующие письма вряд ли окажутся в этой беспорядочной куче. Скорее всего, они аккуратно убраны в ячейки на задней стенке бюро. Ее руки почти дотянулись до первого свертка бумаг, когда за ее спиной раздался почти беспечный голос.

— Мне очень жаль прерывать ваше занятие, но не могли бы вы объяснить, что вы здесь делаете?

На мгновение Хилму охватил такой ужас, что она не могла даже шелохнуться. Затем она резко повернулась, широко раскинув руки на бюро.

На нее смотрел высокий, темноволосый и довольно сурового вида мужчина. Он прислонился к косяку двери, одна рука его была засунута в карман смокинга. Прищуренными глазами он разглядывал ее.

Хилма сделала отчаянную попытку соображать быстро и хладнокровно. Что он здесь делает? Было только одно возможное объяснение:

Чарльз одолжил свою квартиру на уик-энд. А что здесь делает она? Быстро, быстро! Что ему сказать?

Прошло буквально несколько секунд, прежде чем она ответила, и ее ответ прозвучал удивительно спокойно.

— Как вы меня напугали! А я могу спросить вас, что вы здесь делаете? Мистер Мартин предоставил мне эту квартиру на уик-энд.

— Вот как? — Казалось, это заявление не произвело на него особого впечатления и, сделав два-три шага, он небрежно наклонился и поднял с пола перочинный ножик, который она уронила. — И вы отблагодарили его тем, что взломали его бюро?

Еще одна напряженная минута, и она, преодолев себя, ответила с наигранным смешком:

— Признаюсь, меня безумно интересует кое-что в этом бюро. Вы же знаете, что любопытство — женский порок, и я не уверена, что приму ваше осуждение по этому поводу.

Какое-то время он задумчиво подбрасывал ножик на своей ладони.

— Вы, разумеется, хорошо знаете мистера Мартина?

— Да, конечно. — На этот раз ее ответ прозвучал более уверенно. — Я давно с ним знакома.

— И часто навещали его здесь? Секундное колебание, но она уже дала понять о достаточно близких отношениях с Чарльзом, поэтому говорить «нет» было бы нелепо.

— Ну, разумеется. — Она постаралась вложить в ответ побольше удивления, намекая, что находит этот допрос по меньшей мере неделикатным…

— Вы, однако, были настолько оригинальны, что вошли не через дверь? — Он бросил на нее многозначительный взгляд.

И снова Хилма на секунду заколебалась, прежде чем ответить, а он, казалось, принял это за согласие.

— Это весьма оригинально. — Проницательный взгляд снова устремился на ее лицо. — Но в будущем, юная леди, я советую вам пользоваться дверью. Возможно, это не так экстравагантно, но зато вы не рискуете перепутать номер квартиры.

— Номер квартиры? — Глаза Хилмы расширились так, что чернота зрачка поглотила их яркую голубизну.

Она, конечно, не подозревала, что мужчина, стоящий напротив, залюбовался ею: золотистыми волосами, рассыпавшимися на темном бархате откинутого капюшона, бледным тонким лицом с алым полуоткрытым ртом, ее стройной фигуркой.

— Вот именно. Номер квартиры, — вежливо подтвердил он. — А теперь вы отбросите свои выдумки и расскажете мне, почему вы обыскиваете мое бюро? Эта ваша история весьма неплоха для импровизации, но вы же понимаете, что в ней множество слабых мест.

Хилма не была уверена, что его гостеприимный жест, которым он предложил ей кресло, не был ироническим, но ей было все равно: ноги подкашивались, и она буквально упала в кресло.

Он, казалось, предоставлял ей время собраться с мыслями. Но в его непринужденной позе чувствовалось нетерпеливое ожидание ответа.

— Ваш нож. — Наклонившись вперед, он вежливо возвратил его ей. Но когда она порывисто схватила его, он спокойно взял ее руку и мягко разжал пальцы. — Нет, так делать не надо. Вы поранитесь. И не надо при этом изображать ужас. Вы слишком прелестны, чтобы в самом деле испугаться всего лишь какого-то мужчины. Кроме того, молодая девушка, которой хватило храбрости залезть в квартиру по пожарной лестнице, несомненно не побоится неприятных объяснений. Она взглянула на него увереннее.

— К сожалению, мне не хочется объяснять вам что-либо.

— А я думаю, — вежливо, но настойчиво возразил он, — что лучше бы вам объяснить мне все как есть.

— Лучше? — Она гордо вскинула голову. — Почему лучше?

— Потому, — небрежно ответил он, — что если вы откажетесь это сделать, я дам вам еще пять минут, чтобы вы приняли более правильное решение, а потом вызову полицию.

— Полицию! — прошептала она. — Но вы не посмеете!

— Почему же, собственно, не посмею?

— Потому что… — Она беспомощно пожала плечами, и этот жест особенно тронул его. — О, это вовсе не потому, что есть причина. Просто вы говорили с таким пониманием, когда, ну… когда сказали, что я… красивая.

Он весело рассмеялся.

— Сожалею, что должен вас разочаровать, но это скорее против вас, чем за.

— Не понимаю.

— Неужели? — Его темные глаза с нескрываемым восхищением смотрели на нее. — Вы так очаровательны, что вскружите голову кому угодно, поэтому мне придется быть очень осмотрительным, чтобы не оказаться в дураках.

Его слова невольно вернули ей чувство юмора. Она слегка улыбнулась, но тут же заговорила очень серьезно.

— Я на самом деле совершила ошибку. Я искренне думала, что это квартира Чарльза Мартина.

— И это после того, как вы часто у него бывали? — С задумчивой улыбкой он рассматривал узор на ковре.

— О! — Она вспыхнула, и это сразу разрушило ее светскую холодность. — Я очень сожалею. Вы… в этом правы. Это была ложь.

— Надеюсь, вы не думаете, что я поверю и всему остальному? — укоризненно пробормотал он, едва сдерживаясь, чтобы не назвать ее лгуньей, хотя не сомневался в этом.

Она вспыхнула и нервно откинула назад белокурые волосы, но они снова тяжелой прядью упали на лоб. Он наблюдал за ней, не сводя глаз, с каким-то неослабевающим интересом.

— Прежде всего я хочу задать вам один вопрос, — твердо сказала она.

— Мне не хочется быть невежливым, но, по-моему, вы не совсем правильно оцениваете ситуацию. А если точнее, то сейчас решаю я, кто будет задавать вопросы. Тем не менее, что именно вы хотели спросить?

— Вы знаете мистера Мартина?

— Только в лицо и, кроме того, знаю, что он занимает квартиру прямо надо мной.

— Над вами?! — Она растерянно вспомнила освещенное окно и количество этажей, которое она так старательно отсчитывала. — Неужели? Я не понимаю… — пробормотала она.

— Что вы не понимаете?

— Я думала, что «сотни» в номере квартиры означают этаж, на котором квартира расположена, — разочарованно ответила она.

Он взглянул на нее с легкой усмешкой.

— На самом деле… вы вообще не знакомы с этим домом. Не так ли?

— Ну-у… Нет, не знакома. Мистер Мартин жил в другом месте, когда я была с ним знакома.

— Поэтому вы и не в курсе, что квартиры самого нижнего этажа имеют двузначные номера.

— О Боже!

— Не повезло, — согласился он с наигранным сочувствием.

Но она его почти не слушала.

— Это объясняет, что я перепутала номер квартиры, — медленно проговорила она, — но свет…

— Какой свет?

— Свет, который горит в окне над вами в квартире Чарльза Мартина. А между тем я точно знаю, что он должен был уехать на уик-энд.

Он не обратил внимания на ее недоумение.

— Но если бы оказалось, что он не уехал… — и снова выражение его лица стало серьезным, хотя в голосе звучал смех, — это было бы не единственным вашим просчетом. Ведь так?

Несмотря на все огорчения и тревоги, чувство юмора заставило ее улыбнуться.

— Да, уж, перепутала все, что можно.

— Боюсь, что так. — Они посмотрели друг на друга с какой-то странной веселой симпатией. — Но давайте вернемся к началу разговора.

— Иначе вы позовете полицию?

— Не вынуждайте меня повторять такие ужасные вещи, — попросил он.

— Хорошо. Я постараюсь вам все объяснить. — Она помолчала, собираясь с мыслями, а он наблюдал за ней с большим вниманием, которое почему-то было ей приятно. — Мне кажется, что вы кое-что смыслите в жизни. Он слегка поклонился.

И поэтому вы знаете, что бывают ситуации, когда женщина может наделать много глупостей.

— Даже очаровательная женщина?

— О, да. По правде говоря, даже скорее, чем любая другая.

— Разумеется, — задумчиво согласился он. — У нее просто больше…

— Соблазнов.

— Я собирался сказать — возможностей, — успокоил он ее.

Пусть так, что в сущности одно и то же. Обычно это случается, когда ты еще очень молода. Он засмеялся.

— Что в этом смешного? — недовольно поинтересовалась она.

— Моя дорогая, мы все еще говорим о вас?

— Разумеется, почему бы и нет?

— Только потому, что совершенно восхитительно звучит, когда вы говорите о своей прошедшей молодости.

— О! — Она тоже рассмеялась. — Ну, когда все это происходило, мне было двадцать.

— Ах так! — Темные глаза снова окинули ее взглядом полным откровенного любопытства и восхищения, на что она сухо заметила:

— Мне сейчас двадцать пять.

— И когда вам было двадцать, вы допустили серьезную ошибку?

— Во всяком случае, едва не допустила. Дело в том, что я собиралась провести уик-энд с одним мужчиной.

Он понимающе кивнул.

— Я не поехала на уик-энд, передумала, можно сказать, вовремя опомнилась, понимаете?

— Абсолютно. Очень тонко выражено и, если мне будет позволено заметить, очень разумно.

— Да, но неразумным было то, что я написала письмо, в котором совершенно недвусмысленно договаривалась о совместном уик-энде.

— И это письмо обратно не вернулось, — предположил он.

— Совершенно верно.

— А герой этой истории, назовем его так для простоты, мистер Мартин.

— Только ради простоты, — согласилась она, и очаровательная ямочка появилась у нее на щеке.

Итак, джентльмен из этой истории сохранил это письмо и предъявил его в очень неподходящий для вас момент?

— Пригрозил предъявить, — уточнила она.

— О, разумеется, пригрозил. Боюсь, я мало знаком с подобными ситуациями. — Глаза его сверкнули, и он прямо спросил ее: — А что, собственно, делает этот момент особенно неподходящим?

— Очень тривиальная причина, — ответила она сухо. — Я помолвлена, и скоро состоится моя свадьба.

— Понимаю. — Он посмотрел на ее руку и не увидел кольца. Ее глаза проследили за его взглядом.

— Нет, — сказала она, — сегодня я его не надела. Оно с довольно большим бриллиантом и…

— И вам было бы трудно натянуть на него перчатку, которую надевают уважающие себя грабители, чтобы не оставить отпечатков пальцев? — насмешливо предположил он.

— Вовсе нет. Как видите, перчаток на мне нет. Дело в том, — она говорила таким же серьезным тоном, как и он, хотя ямочка снова появилась на ее щеке, — я просто побоялась, что его блеск обнаружит мое присутствие на пожарной лестнице.

— О, ваш нареченный любит такие внушительные камни?

— В общем, да. — Ее голос снова прозвучал довольно сухо.

— Простите, мы немного отвлеклись. Итак, я понял, что вернуть это злосчастное письмо для вас жизненно необходимо?

— Да, именно так. — Ее глаза снова потемнели от беспокойства.

Он прищурился, как тогда, когда застал ее у бюро. Но она сокрушенно смотрела в сторону и не заметила быструю смену выражения на его сильном красивом лице.

— Но нам надо придумать другой план, — сосредоточенно произнес он наконец.

— Что значит «нам»? — Она подняла на него глаза.

— Да, нам, — подтвердил он и улыбнулся.

— О! — В ней словно что-то сломалось. Внезапно выдержка оставила ее, губы задрожали, и не в силах сдержать эту дрожь, она опустила глаза. — Я не знаю, почему вы поверили мне и почему так… добры ко мне. — Не поднимая головы, она протянула ему руку, и тотчас длинные сильные пальцы сжали ее кисть.

Он ничего не ответил, но теплое пожатие его руки было красноречивее слов.

— По-моему, — сказала она, глядя на него снизу вверх с неуверенной улыбкой, — вы прирожденный романтик.

— Вовсе нет, — твердо возразил он. — На самом деле я в высшей степени реалист.

— Мне кажется, вы ошибаетесь.

— Нет. — В его голосе прозвучало огорчение. — Я хотел бы согласиться с вами, но не могу. Моя почти единственная добродетель — самокритичность. И я не скрываю, например, того, что поставил себе цель жениться на богатой.

На этот раз она стала разглядывать его с откровенным любопытством.

— Ну и как… удалось вам это? — нерешительно спросила она.

Он кивнул.

— Да, я помолвлен, — признался он без особого энтузиазма.

— И, конечно, она красавица?

— Да.

— И очень богата?

— Да.

— О Господи! — Хилма слегка вздохнула. — Не очень-то мы с вами заслуживаем уважения.

— Не очень, — согласился он. — Возможно, поэтому нас так и потянуло друг к другу.

— Разве? — Она почувствовала, что не должна оставить его замечание без ответа, но, не найдя что сказать, рассмеялась.

— Останетесь поужинать со мной? — спросил он.

— Но мне еще нужно каким-то образом заполучить письмо.

— Разумеется. Но вы сказали, что в окне наверху горит свет?

— Да. — Она снова нахмурилась. — Не могу понять, почему там горит свет.

— Хорошо, я вам кое-что объясню. Мистер Мартин очень часто уходит из дома поздно ночью. Сейчас он дома, несмотря на все ваши расчеты. Но если вы окажете мне честь разделить со мной ужин, то к тому времени, когда мы его закончим, он уйдет по своим делам.

А как мы узнаем, что в квартире никого нет?

— Мы выглянем наружу и посмотрим, погас свет или нет. Если света не будет, я обзвоню ему по телефону. В крайнем случае сделаю вид, что ошибся номером, и тогда нам придется придумать что-нибудь еще. Возможно, не в эту ночь. Если же никто не ответит, начнем действовать.

Хилма кивнула.

— Давайте посмотрим, не погас ли свет, — предложила она.

— Дорогая, это просто неразумно с вашей стороны и совсем не соответствует духу романтического приключения, в котором мы с вами участвуем.

Она рассмеялась и почувствовала, что краснеет. Он взял ее за руки и помог подняться с кресла.

— Как эта штука расстегивается? — Он наклонился к ней, рассматривая застежку на накидке.

— Я не сказала, что останусь, — запротестовала она.

Но он уже расстегивал пряжку, и Хилма, почувствовав легкое прикосновение его пальцев у себя на шее, замолчала: всякое желание протестовать исчезло.

По выражению его серьезных карих глаз нельзя было понять, заметил ли он ее мгновенное колебание, но Хилма ощутила какое-то странное волнение. Оно вызвало недоумение и даже некоторый страх, но было необыкновенно приятным.

— Вот и все. — Он стоял перед ней, перекинув накидку через руку. — Пойдемте ужинать.

— Мы… мы одни в квартире? — нерешительно спросила она. Поздний час и необычность ситуации смутили ее.

— Разумеется.

— Могу я помочь с ужином?

— Благодарю, но мой слуга накрыл стол перед уходом.

— У вас есть слуга?

— Да.

— Но ведь это довольно дорогое удовольствие — иметь собственного слугу.

— Да. Как, впрочем, и большая часть того, что стоит иметь.

— Пожалуй. — Она помолчала какое-то время, потом медленно добавила: — Наверное, мы с вами правы, что так стремимся к этому.

— Отсюда и ваша помолвка с человеком, любящим большие бриллианты, но не обладающим достаточной романтичностью?

— Откровенно говоря, я не очень одобряю вашу склонность к таким однозначным оценкам.

Он рассмеялся.

— Знаете, беда в том, что у нас с вами слишком совпадают взгляды на жизнь, поэтому мы легко понимаем друг друга.

Она попыталась улыбнуться.

— Не слишком приятное совпадение. Давайте лучше ужинать.

Он распахнул перед ней дверь, и она, направляясь за ним в другую комнату, упрямо проговорила, словно заодно убеждая и себя:

— Он действительно очень хороший человек. Наверное, даже слишком хороший для меня.

— Я тоже уверен, что она слишком хороша для меня, — согласился он с насмешливой торжественностью.

Они вошли в уютную, освещенную свечами столовую. Он принес тарелки, бокал, столовый прибор для нее и аккуратно поставил их на стол. Она успела заметить, что и по сервировке, и по выбору блюд это был ужин человека весьма экстравагантного: не слишком роскошный, но изысканный.

Он налил им обоим светло-янтарного вина, которое, казалось, впитало в себя всю теплоту солнечных склонов, где вырос перебродивший в него виноград, и поднял бокал, показывая, что пьет за нее. Его улыбающиеся глаза не отрываясь смотрели на нее.

Хилма решила, что это какое-то особое чересчур пьянящее вино, потому что с первого глотка почувствовала, как по телу разливается приятная теплота и расслабленность. Но когда она заговорила, голос ее прозвучал уверенно.

— Почему вы так смотрите на меня?

— Я пытаюсь решить, как мне вас называть? Она подняла брови.

— Вы хотите знать мое имя? Он покачал головой.

— Нет, нет. Осторожность и романтика требуют, чтобы мы в течение всего этого необычного приключения оставались друг для друга безымянными.

— Наверное, вы правы, — медленно проговорила Хилма.

— Но я, кажется, знаю, как вас назову, — мягко сказал он. — Уверен, что мой австрийский дед, познакомившись с вами, назвал бы вас именно так.

— И как же?

— Либлинг.

Она снова слегка покраснела, возможно, из-за какой-то ласкающей интонации, с которой он произнес это слово.

— Кажется, оно означает… дорогая!

— Пожалуй, немножко мягче, нежнее, чем дорогая. Скорее милая. Он сказал это с особой теплотой.

— Это очень любезно с вашей стороны, даже слишком.

— Ничего не может быть слишком для этого вечера… Милая.

Она ничего не ответила, и прежде всего потому, что была полностью согласна с ним в отношении этого вечера.

— Так, значит, у вас был австрийский дедушка? — спросила она.

— Да, из Вены.

— Понимаю. А вы хорошо знаете Вену?

— Когда-то знал довольно хорошо.

— В вашем облике есть что-то венское. — Он наклонил голову, с улыбкой принимая ее комплимент. — И… это как-то созвучно с нашим приключением, — добавила она, задумчиво вращая в руках ножку бокала.

— Я пытаюсь понять ход ваших мыслей. — Он смотрел на нее с нежностью.

— Потому что во всем венском за внешней веселостью скрыта какая-то грусть, — продолжала она. — Я где-то слышала такое высказывание, что музыка Шуберта очень точно отражает характер венцев. В ней красота весны и в то же время грусть от того, что она так коротка.

Наступило молчание. Потом он тихо сказал:

— Так вот, значит, какие чувства пробудила в вас наша встреча? Вы любите весну с особой нежностью, потому что она так прекрасна и коротка?

— О! — Она почувствовала, что кровь прилила к ее щекам. — Я не имела в виду…

— Нет, имели, дорогая моя. И вы правы. Наша с вами встреча действительно прекрасный и немного печальный миг. Но давайте не будем омрачать его рассуждениями о прозе жизни. В сущности мы сами ее хозяева и творцы.

Она улыбнулась ему и подняла свой бокал.

— За этот миг, — произнесла она и, глядя ему в глаза, выпила вино.

Наступило молчание. Затем они принялись за еду, подобную которой Хилме в последнее время редко выпадало отведать. Она испытывала какое-то почти отрешенное удовольствие от этой трапезы. Причем не столько физическое наслаждение от хороших и вкусных блюд, сколько от того, что все это существует и очень скоро будет вполне доступно и ей.

Спустя какое-то время он сказал:

— У меня возникло много вопросов, которые я хочу задать вам, Милая. А вы ни о чем не хотите спросить меня?

Ее слегка позабавило и одновременно тронуло то, что он сделал такую простодушную попытку пробудить ее любопытство к себе. Он напомнил ей ребенка, который кричит: «Посмотри на меня, посмотри на меня! Видишь, как я высоко залез!» И в том, что в этом загадочном красивом мужчине оказалось столько детской непосредственности, была какая-то прелесть.

— Но я думала, что мы останемся друг для друга непознанными, — чуть-чуть поддразнила она его.

Конечно. Но есть некоторые вещи, которые можно узнать, не проливая слишком яркого света на наши личности.

— Хорошо. Тогда я спрошу вас кое-что, вызвавшее мое очень сильное любопытство.

— Да? — Он положил руки на стол и улыбнулся, глядя ей прямо в глаза.

— Расскажите мне, пожалуйста, есть ли какое-то объяснение тому, что вы так страстно желаете иметь в жизни все самое лучшее? Или это просто…

— Слабость характера? — продолжил он начатую ею фразу.

Она кивнула.

— Под объяснением, вы, конечно, подразумеваете извинение?

— Полагаю, что да.

— Что ж, извинения нет, Милая. Его никогда нет для человека, который проводит жизнь дилетантом, а не становится борцом. Пожалуй, некоторым оправданием может служить то, что я большую часть своей жизни был окружен хорошими вещами, если хотите, роскошью, и не мог себе представить, что может что-то измениться… И вдруг теперь, вернее, несколько месяцев назад, вместо богатого наследства, которое я естественно ожидал, я получил известие, что кто-то другой оказался счастливее меня…

— Это ужасно! — с сочувствием воскликнула она.

— Я понимаю, что человек вправе завещать свое богатство кому он захочет, но…

— Это сделал ваш отец?

— Нет, мой дед.

— Надеюсь, не австрийский?

— О, нет! Тому было нечего оставлять, разве что характер.

— И вы его унаследовали? — Ее голубые глаза стали вдруг почти нежными.

— Не знаю, Милая. — Он улыбнулся и пожал плечами. — Вы были так добры, что несколько минут назад намекнули на это.

Она кивнула, как бы подтверждая свои слова.

— Так что, привыкнув иметь всю жизнь много денег, вы внезапно оказались почти без них?

— В этом вся грустная правда, как на ладони, — согласился он.

— Я считаю это извинением! — порывисто воскликнула она — Очень аргументированным извинением для человека, который хочет вернуть себе все то, что окружало его.

Казалось, его тронула ее темпераментная защита, но он слегка покачал головой.

— Нет, нет! Человек с сильным характером; не стремился бы вернуть утраченное, а попытался бы сам добиться и богатства, и положения в обществе…

— А вы не собираетесь этого делать?

— Нет, Милая. Я человек ленивый по натуре и слишком избалованный…

— Поэтому вы женитесь на богатой.

— Совершенно верно.

— Вы сказали, что она хороша собой. Она вам… она вам нравится?

— Раз мы с вами решили не раскрывать своих имен и, естественно, не продолжать знакомства, я могу вам сказать, что слово «нравится», пожалуй, правильнее всего отражает мое отношение к ней.

— Вы ее не любите?

— Милая, наивно было бы полагать, что я, сидя напротив такой очаровательной женщины, отвечу, что люблю другую, — насмешливо сказал он.

— Пожалуйста… я серьезно.

— Ситуация сегодняшнего вечера не настраивает на серьезный разговор. Но раз вы настаиваете, я скажу, что люблю ее так же, как вы любите человека, чье кольцо сегодня не надели. Вы ведь не любите его? Правда? — Его улыбка бросала ей вызов.

— Вы считаете, что я, сидя напротив такого интересного мужчины… — начала было она, но он почти резко прервал ее.

— Будьте серьезны.

— Хорошо, — ответила она медленно. — Хорошо. Он мне нравится.

— Ах! — Он испустил нарочитый вздох облегчения. — Вы сняли камень с моей души.

— Но, конечно, это ничего не значит, — упрямо добавила она.

— Не значит? — рассмеялся он. — Неужели вы думаете, что не разрушили бы всю романтику нашей встречи, если бы стали мне рассказывать, как сильно любите его?

— Знаете, — она без улыбки посмотрела на него, — вы более цинично относитесь к своему браку, чем я. А я считала себя очень жестокой.

— Неужели? Вы слишком суровы к себе. — И, пытаясь придать мягкость своим словам, тихо спросил: — Так вы тоже выходите замуж за деньги?

— Да. — В ее голосе прозвучал легкий вызов.

— Есть какие-нибудь объяснения этому? — поинтересовался он. — Какое-нибудь оправдание?

— Да, — медленно проговорила она. — Видите ли, я уже знакома с той жизнью, которой вы стремитесь избежать, но, как и вы, знавала и другую. Я хорошо знаю, как трудно создавать преуспевающий вид, когда для этого нет никаких оснований. Видеть, как постепенно вас перестают узнавать знакомые и друзья, которым вы становитесь безразличны, быть свидетелем, как в хорошие и добрые семейные отношения проникает горечь и они постепенно рушатся под тяжестью неоплаченных счетов и надвигающейся бедности. После того как я испытала все это, я не выйду замуж за необеспеченного человека, даже если он будет красив, как Аполлон, и обладать характером ангела.

— Да, это было бы очень несправедливо, — подтвердил он. — Ваша жизнь превратилась бы просто в пытку.

Хилма сердито фыркнула:

— Вам, конечно, это кажется довольно забавным, не так ли?

— Нет, дорогая моя. — Он стал совершенно серьезным. — Я не считаю это забавным. Я считаю все это очень грустным. В конце концов, вы уже испытали все это. Я же только увидел тень моего будущего и решительно отступил.

— Позвольте заметить вам, что вы поступили совершенно правильно. Во всем этом гораздо больше горечи и безысходности, чем вы можете себе вообразить. — Она снова зло рассмеялась, словно устыдилась, что говорила с таким чувством.

— Итак, вы собираетесь выйти замуж за вполне приятного и хорошо обеспеченного человека, умеющего ценить красоту. Поэтому он не может не видеть, что у его будущей жены самые красивые волосы и самые прекрасные глаза во всем Лондоне.

На этот раз ее смех прозвучал не так натянуто.

— Я не думаю, что он именно так формулирует свои чувства. Он считает, что я буду хорошей женой и матерью, отличной устроительницей приемов и хозяйкой его дома, расположенного на… Ладно, пожалуй, где он расположен, я говорить не буду.

— Не стоит, — согласился он. — В конце концов, мы же с вами стараемся избежать всего, что может помочь нам больше узнать друг о друге. А вы… вам хочется играть эту роль?

— Да, с удовольствием. Я рада, что смогу бывать в опере, когда захочу… в театрах, концертах, на художественных выставках. Всегда красиво одеваться и не считать, что пришел конец света, когда что-то случилось с твоим единственным платьем. Вкусно есть и пить… не потому, что я обжора, чревоугодница, а потому, что в совершенстве есть нечто утоляющее голод души. Путешествовать первым классом, ездить на континент, когда здесь плохая погода. И при этом ломать голову лишь над тем — лететь самолетом или плыть на роскошном лайнере, когда захочется посетить места, которые сейчас я знаю только по названию.

— Да, Милая, я понимаю. — Его темные глаза смотрели на нее почти сурово. Он видел розовые пятна на ее щеках, тревожный блеск ее голубых глаз, нервные движения рук, когда она легкими жестами сопровождала свою темпераментную речь.

— Почему вы так внимательно разглядываете меня? — спросила она. — Вы считаете меня очень корыстной женщиной? Но разве она заслуживает большего осуждения, чем корыстный мужчина?

— Нет, дорогая, просто я подумал, что настало время добыть ваше письмо. Все эти поездки за границу и вообще красивая жизнь, как я понимаю, в прямой зависимости от этого.

— Да, конечно… — Она встала из-за стола, отодвинув назад стул. — Вы были очень добры ко мне.

— Нет, подождите, не начинайте прощальных речей. Еще не все… — произнес он.

— Конечно, нет, — она нервно хихикнула.

— Нам неплохо бы удостовериться, горит ли наверху свет, — сказал он удивительно мягко, заметив ее напряжение. — Давайте вернемся в ту комнату и посмотрим.

Его рука сжала ее холодные пальцы, и они вместе вошли в комнату. Она машинально потянулась к выключателю, но он остановил ее.

— Было бы лучше, чтобы никто не видел свет из этого окна, пока мы не закончим наш поиск.

У нее замерло сердце при мысли, что она могла забыть о такой элементарной предосторожности.

— Впрочем, вы не должны бояться.

— Я и не боюсь, ну, может быть, чуть-чуть.

— Бояться нет причины, — продолжал он, — потому что за письмом пойду я.

— Вы не пойдете!

Она быстро обернулась и протянула к нему руки, словно решив, что он сию минуту кинется к окну и его надо немедленно остановить.

— Думаю, что вам не удастся отговорить меня.

— Я не позволю вам. Не позволю! — Ее руки уперлись ему в грудь. И он, чтобы успокоить ее, обнял за плечи. — Это мое дело. Я не могу допустить, чтобы вы рисковали из-за меня.

Он мягко рассмеялся.

— Ваше сердце всегда бьется так сильно?

— Мое сердце? Откуда вы знаете, как оно бьется?

— Потому что, дорогая, мои руки чувствуют его.

— Оно бьется не сильнее вашего, — решительно запротестовала она.

— Моего? Но у меня вообще нет сердца, — ответил он насмешливо.

— Есть. Я его ощущаю. — И она провела пальцами по его груди.

— Не следует этого делать, иначе я вас поцелую, — тихо сказал он.

Теперь уже совершенно намеренно Хилма снова шевельнула рукой, и в следующее мгновение его губы прижались к ее в долгом и страстном поцелуе, а потом очень легко коснулись ее шеи. У нее не было сил сопротивляться, да она вовсе и не хотела этого.

— Ах, Милая! — Он глубоко вздохнул. — Как жаль, что при всем своем практицизме мы сохранили какие-то принципы.

— Почему же жаль? — прошептала она.

— Потому что, не будь у нас с вами этих принципов, вы бы остались со мной на всю ночь.

… Она уже лежала в его объятиях, ощущая их силу и нежность, когда резкий стук в дверь неожиданно взорвал напряженную тишину ночи…


Глава 2


— В чем дело? — Ее испуганный шепот, казалось, пронзил темноту.

— Молчите! — Он сказал это тихо, но твердо, продолжая прижимать ее к себе.

Через несколько мгновений стук повторился и на этот раз сопровождался трелью электрического звонка.

— Я должен открыть, — коротко сказал он — Только тот, кто знает, что я дома, может так настойчиво звонить среди ночи. Спрячьтесь за портьеру. Мы не можем допустить, чтобы любопытство человека, стоящего за дверью, перешло все разумные границы.

Но тот, кто за дверью, подумает, что вас нет дома и уйдет. — Она в ужасе прижалась к нему.

— Нет. Дежурный в холле скажет, что я дома. Он почти затолкал ее за портьеру, включил свет и вышел в прихожую как раз в тот момент, когда постучали в третий раз.

Хилма вжалась в угол окна, стараясь стоять абсолютно неподвижно. Однако машинально успела заметить, что в окне квартиры наверху все еще горит свет.

Она не могла разобрать голоса в прихожей, но кто бы ни был этот гость, хозяин квартиры явно не мог избавиться от него. Минуту-две спустя она услышала, как голос, так хорошо теперь ей знакомый, произнес:

Что ж, пройдите сюда, пожалуйста. Я расскажу все, что знаю, но боюсь, что мало чем смогу быть вам полезен.

«Он, наверное, сошел с ума», — подумала Хилма. Она вдруг вспомнила, что столик в соседней комнате накрыт на двоих!

— Присаживайтесь, сержант. Сигарету? «Сержант? Значит, это полиция?»

Сердце Хилмы билось сильными толчками, отдаваясь в горле.

Судя по доносившимся звукам, посетитель расположился в кресле, но от сигареты отказался. Она не осмеливалась подглядеть в щелочку занавеса, но от этого, казалось, ее слух только обострился.

Да, сэр, очень неприятное дело. В этом подъезде убит некий джентльмен из верхней квартиры, расположенной как раз над вами.

На мгновение Хилма подумала, что потеряет сознание и выпадет из своего укрытия в комнату.

Так вот оно что! Все это время Чарльз был мертв! И свет в квартире подтверждал сей факт. Значит, что кто-то до нее проник в квартиру по пожарной лестнице. Она содрогнулась и посмотрела в окно на неясные очертания ступенек. Her, это просто разыгралось ее возбужденное воображение. Вероятнее всего, что тот, кто сделал это, смело вошел в дверь. А может быть, это вообще не убийство?

Именно это обсуждалось сейчас в комнате.

— Вы считаете, что это убийство? — спрашивал вежливый озабоченный голос хозяина. — А может быть, самоубийство?

— Нет, сэр, это не самоубийство, если только покойный джентльмен не был «человеком-змеей». Обычному человеку трудно заколоть себя между лопатками.

— Да, наверное. Его фамилия Мартин?

— Да, сэр. Его личность подтвердил привратник. Но мне хотелось бы задать вам несколько вопросов.

— Разумеется.

— Могу я узнать, сэр, вы были знакомы с этим джентльменом?

— Нет, совсем не знаком. Я знал его в лицо и, наверное, не более того, что мог узнать любой посторонний наблюдатель.

— Например?

— Ну, что он часто уходил куда-то ночью, часто принимал у себя гостей и, как правило, всегда уезжал на уик-энды.

— Как вам удалось собрать эти сведения, сэр?

— Просто из элементарных наблюдений. Мне хорошо были слышны шаги в его квартире. Я всегда знал, когда у него собирались гости, тем более что вечеринки у него обычно довольно шумные. А когда в течение вечера сверху не доносилось ни звука, я с удовольствием отмечал, что его нет дома. Уверен, что все это вам может рассказать и привратник. Ничего из того, чего бы не знали другие, мне о нем не-известно.

— Но вы сказали, что в вашей квартире было довольно хорошо слышно, что делается наверху.

— Да. Разумеется, не отдельные шаги, но если шагов и шума много…

— Вот именно, сэр. Или если бы, например, что-то тяжелое упало на пол… осмелюсь предположить, вы бы услышали.

Наступила пауза.

— Да, думаю, услышал бы. Если, конечно, в это время в квартире нет еще каких-то шумов.

— Совершенно верно. Вы весь вечер были дома, сэр?

— Примерно с восьми часов.

— Один?

Легкая пауза.

— Это имеет значение?

— Я только подумал, сэр, что если вы в это время не разговаривали с кем-то, то скорее услышали бы.

— Понимаю. Да, один.

— Прошу прощения, сэр, но когда я проходил, мимо столовой, дверь была открыта, и мне показалось, что ужин накрыт на двоих.

Хилма не могла точно сказать, вслух она ахнула или про себя. Но прежде чем последовал ответ, в разговор вмешался третий голос. Он принадлежал соседу, неизвестно когда появившемуся.

— Послушай, старина, — обратился он к хозяину квартиры, — ну и история. О, вы здесь, сержант? Похоже, что это убийство, и я не удивляюсь. Я только что говорил сержанту, что этот Мартин вел довольно разгульную жизнь. Куча подружек, на которых он еще и зарабатывал… Если хотите знать мое мнение…

— Извините меня, сэр, но я сейчас занят допросом этого джентльмена и должен просить вас не мешать мне.

— О да, конечно. Я только имел в виду…

Но сержант уже отвернулся от него, казалось, что его осенила какая-то мысль.

— Полагаю, что это окно выходит прямо на пожарную лестницу? Если не возражаете…

— Минутку. — Голос прозвучал довольно резко. — Послушайте, сержант, есть нечто деликатного свойства, что я должен вам объяснить… — Небольшая пауза была сделана, чтобы дать возможность соседу удалиться. Если так, то маневр не удался: звука закрывающейся двери не последовало…

— Да, сэр? — Голос сержанта звучал вполне доброжелательно.

— Боюсь, что был не совсем искренен, когда сказал, что был один. На самом деле я ужинал не один… со мой был друг… женщина. Понимаете?

— Разумеется, сэр. Полагаю, что это ее накидка висит в соседней комнате на спинке стула?

— Поздравляю вас, вы удивительно наблюдательны.

— Это входит в нашу работу, сэр, — невозмутимо ответил сержант.

— Конечно. Но я полагаю, что в вашу работу входит также и понимание того, что не всегда хочется объявлять всем о присутствии гостьи на ужине… особенно в столь поздний час.

— Да, несколько неловко для женатого человека.

— Пока еще только помолвленного.

— Понимаю. Но и вы поймите, сэр, что в мои обязанности входит расспросить всех, оказавшихся здесь, а не только постоянных жильцов. Могу предположить, что леди находится за этими портьерами. Боюсь, что ей следует выйти и дать мне возможность поговорить с ней.

Хилма отодвинула занавеси и вошла в комнату. Она была несколько бледна, но удивительно спокойна.

Трудно было представить себе что-либо более унизительное, чем встретиться при таких обстоятельствах лицом к лицу с полицейским сержантом, хозяином квартиры и потрясенным свидетелем-соседом. Конечно, ей не следовало попадать в такую историю…

Но здравый смысл подсказывал, что выхода у нее не было. Самое большее через две секунды полицейский обнаружил бы ее съежившуюся за портьерой у окна, выходящего на пожарную лестницу, которая ведет прямо в квартиру убитого. Положение было не из завидных. Однако оно еще более усугубится, если появится хоть намек на то, что они пытаются скрыть не только совместный ужин.

— Добрый вечер, мадам. Сожалею, что вынужден был побеспокоить вас.

Сержант также держался на редкость спокойно. Можно было подумать, что он привык разговаривать со свидетелями, которые прячутся по углам. Но казалось, он не хотел обращать внимания на этот эпизод и, обернувшись к все еще находившемуся здесь соседу, сказал:

— Нам сейчас очень важно, сэр, чтобы все находились в своих квартирах. Может быть, не откажетесь вернуться к себе?

Мужчина направился к двери, окинув хозяина квартиры откровенно презрительным взглядом.

— А теперь я хотел бы знать ваше имя и адрес, — сказал сержант, принимаясь за работу.

— Могу я написать их? — Она понимала, что это выглядит странно, но в ее голове засела мысль: вся эта история не должна выйти за стены этой квартиры.

Не говоря ни слова, сержант протянул ей листок из своей записной книжки и не выказал никакого удивления.

— В котором часу вы прибыли сюда?

— Около 10. 30–10. 45.

— Когда входили, вы видели привратника? Настала еще одна напряженная пауза, затем хозяин квартиры с легким огорчением проговорил:

— Боюсь, дорогая, что нам лучше быть абсолютно откровенными с сержантом.

— Хорошо, — прошептала она, еще не понимая, что может дать эта откровенность.

— Видите ли, сержант, — начал он с великолепным видом смущения, — есть один деликатный момент. Дело в том, что джентльмен, который только что вышел, мой сосед, — двоюродный брат моей нареченной. Естественно, я не хотел, чтобы он увидел мою гостью, поэтому попросил ее воспользоваться… пожарной лестницей, а не холлом и лифтом…

Лицо сержанта стало еще более невозмутимым.

— Вы не очень хорошо знакомы с этой леди, сэр, не так ли?

— Что дает вам основания так думать, сержант?

— Очевидный факт, что вы даже не знаете ее имени. Она предпочла написать его для меня, хотя в комнате, кроме вас, никого не было.

— Что ж. — Он снова раздраженно усмехнулся. — Но мужчине не обязательно спрашивать имя девушки, с которой он намеревается провести вечер.

— Возможно, что и так, сэр, но… надеюсь, вы понимаете, что я должен задать этот вопрос: вы абсолютно уверены в том, что леди попала в вашу квартиру снизу, а не сверху?

— Вне всяких сомнений.

Хилма была поражена уверенностью его слов. Откуда такая уверенность? Неужели в нем не зародилось никаких сомнений на ее счет? Ситуация была более чем странная.

Возможно, сержант также нашел ее необычной, потому что осторожно спросил:

— А почему вы так уверены в этом?

— Потому что я наблюдал за тем, как она поднималась сюда. Мы договорились… о времени ее прихода, что я буду ждать ее у окна сразу после того, как часы на церкви пробьют половину одиннадцатого. Все так и было. Я следил за тем, как она поднималась снизу. Кстати, в квартире мистера Мартина горел свет, а в связи с тем, что вы там обнаружили, полагаю, что горит и сейчас. Моя гостья вряд ли могла вылезти из освещенного окна, не рискуя быть замеченной.

— Спасибо, сэр. Вы говорите, что в 10. 30 в окне наверху горел свет?

— Да.

— Вы подтверждаете это, мадам?

— Да. Я обратила на это внимание, потому что… потому что свет облегчил мне мою задачу: он усиливал темноту на лестнице.

— Понимаю. И ни один из вас не слышал в течение вечера какого-нибудь подозрительного шума наверху?

— Нет, — разом ответили они, и на лице сержанта появилось выражение, говорившее: «наверное, слишком были заняты».

Хилма с грустью подумала, что с невероятной быстротой превращается в особу с весьма сомнительной репутацией. Но в данной ситуации это было лучше, чем признание в том, что она лезла по пожарной лестнице именно в квартиру убитого…

Сержант уже просматривал свои записи и, казалось, подошел к концу своего допроса.

— Думаю, на данный момент все, — как бы подытожил сержант, закрывая блокнот. — Я должен попросить вас еще полчаса никуда не уходить, пока мы не закончим предварительный опрос всех жильцов.

— Хорошо.

Когда он уже повернулся уходить, Хилма нашла в себе мужество спросить:

— Скажите, сержант, моя семья непременно узнает об этом? Вы понимаете, что я… что будет, если ей это станет известно.

— Да, конечно. — Сержант внимательно и серьезно посмотрел на нее. — Пока я не могу ничего вам ответить, мадам, потому что, сами понимаете, это зависит от того, как быстро пойдет расследование. Но можете быть уверены, что мы не стремимся доставлять неприятности, если этого можно избежать.

— Я вижу. Спасибо. Конечно, я понимаю, что вся эта ситуация производит на вас странное впечатление. Я имею в виду… странное стечение обстоятельств…

— Осмелюсь заметить, что это не единственная странная вещь, произошедшая в этом доме, — сухо ответил сержант перед тем, как окончательно удалиться.

После его ухода воцарилось молчание. Хилма первая нарушила его:

— Я очень, очень сожалею. Не знаю, что и сказать вам.

— Моя дорогая, но это вряд ли ваша вина.

— Нет, моя. Я вломилась к вам. Пусть не намеренно, но я влезла в вашу квартиру и навлекла на вас все эти неприятности.

— Но это я настоял на том, чтобы вы остались поужинать со мной.

— Да, но вам не пришлось меня долго уговаривать.

— Да, Милая, — с улыбкой сказал он. — Но, как мне помнится, вы все-таки пытались возражать, и я ужасно боялся, что вы скажете «нет».

Она с огорчением посмотрела на него, потом тоже слегка улыбнулась.

— Нам просто не повезло. — Он пожал плечами. — Но по крайней мере, этим разрешилась проблема письма.

— О! — Внезапный испуг появился на ее лице. — Что теперь с ним будет?

— Я полагаю, что полиция заберет все письма этого джентльмена, но, как правило, подобные письма подписываются только именем, не так ли?

— Да. Но у меня необычное имя.

— Какой-нибудь адрес есть на письме?

— Нет.

— И на нем стоит дата пятилетней давности?

Она кивнула. И вдруг лицо ее озарилось:

— О Боже! Как я могла забыть это… оно подписано шутливым прозвищем, которым меня все тогда звали, а не моим настоящим именем.

Он улыбнулся.

— И все-таки вы боялись, что ваш жених увидит письмо?

— Он тоже знает это прозвище. А кроме того, он узнал бы мой почерк.

— Милая, а вам не кажется, что вы поступили довольно опрометчиво, предоставив нашему другу сержанту образец вашего почерка?

Она почувствовала, что он огорчен тем, что даже в такой ситуации она не захотела открыть ему свое имя.

— Нет. Я написала все печатными буквами. Ее сообразительность позабавила его.

— Разумеется, чтобы было разборчивее?

— Совершенно верно, — улыбнулась она в ответ.

— Так что теперь нет никаких оснований опасаться, что полиция может связать это злополучное письмо с вами?

— Абсолютно никаких.

— Что ж, тогда, моя дорогая, вы можете чувствовать себя свободной от шантажа. Я только надеюсь, — мрачно добавил он, — что нас не коснется другое подозрение.

— Вы думаете, это возможно?

— Да нет, не думаю. Просто очень жаль, что пришлось воспользоваться пожарной лестницей. Вот и все.

Хилма подошла к нему и почти робко коснулась его руки.

— Вы ведь правда не подумали… даже ни минуты не сомневались, что я могу иметь к этому какое-то отношение?

Он поднес ее руку к своим губам.

— Нет, Милая. Такая недостойная мысль даже не пришла мне в голову.

— А могла прийти.

— Нет, у меня ведь кроме слепой веры есть еще и здравый смысл. — В глазах его запрыгали чертики. — Если бы вы убили кого-то наверху, вряд ли бы полезли на обратном пути в другую квартиру, чтобы взломать еще чье-то письменное бюро.

Она засмеялась.

— Думаю, что нет. — Лицо ее стало серьезным. — Но мы с вами упустили самый неприятный момент в этой истории, — воскликнула она. — Этот ваш сосед действительно двоюродный брат вашей невесты?

— Да.

— И что теперь он сделает?

— Ну, по крайней мере, он не шантажист.

— Но он был крайне возмущен… шокирован тем, что увидел. Это буквально было написано на его лице. Он может решить, что его долг рассказать об этом вашей невесте.

— Может быть.

— Но этого нельзя допустить. Вы должны разрешить мне все ему объяснить.

— Что вы сможете ему объяснить? Что влезли в мою квартиру по ошибке, потому что намеревались заполучить письмо, которым вас собирался шантажировать убитый? О нет, дорогая, такую историю вам рассказывать нельзя.

— Но, может быть, не совсем такую…

— Послушайте. Вам вообще ничего не надо рассказывать. Дело в том, что он утром улетает в Америку, если только сегодняшняя история ему не помешает. Тогда опасность того, что он расскажет об этом» Эв… или еще кому-нибудь, отпадает.

— Вы уверены?

— Совершенно уверен.

— Но он может написать, — запротестовала она. Тревожное выражение не сходило с ее лица.

Он покачал головой.

— О, нет. Я его немного знаю. Он может проболтаться случайно, в разговоре, но он не такой человек, чтобы специально сообщать об этом в письме.

Однако она не успокоилась. И только когда он нежно накрыл ее руку, лежавшую у него на рукаве, своей рукой, она тихо вздохнула, и, казалось, напряжение спало.

— Значит, вы думаете, что мы можем считать себя в безопасности? — Она провела свободной рукой по лбу. — По-моему, полагать такое после всего случившегося по меньшей мере легкомысленно.

Но, прежде чем он успел ответить, стук в дверь возвестил о возвращении сержанта.

— Оставайтесь здесь. Я открою.

Она осталась стоять посередине ярко освещенной комнаты, растерянно оглядываясь по сторонам…

Прямо перед ней стояло письменное бюро с выломанным замком — свидетельство ее неудачной попытки взлома: в дальней комнате, на столе — остатки ужина, который проходил при таких необычных, даже романтических, обстоятельствах. Из прихожей доносился голос сержанта, разговаривавшего с хозяином квартиры.

Если бы не все эти неоспоримые факты, она вполне могла предположить, что все приключения этой ночи ей просто приснились. Но это был не сон. Все это произошло на самом деле и неизвестно, чем все это еще могло кончиться.

Она услышала слова сержанта:

— Ладно, спокойной ночи, сэр.

И входная дверь захлопнулась. Несмотря на усталость, она выбежала в прихожую.

— Ну, что? — нетерпеливо спросила она. Он улыбнулся.

— Я думаю, что получил подтверждение относительно нашей безопасности. Сержант сказал, что вы можете отправляться домой. Был врач, и у него нет сомнений, что мистер Мартин мертв не менее двадцати четырех часов. Это фактически делает вас непричастной к этой истории.

— О! — Она испустила вздох облегчения и прислонилась к дверному косяку.

Минуту они молчали, потом она неуверенно спросила:

— Значит, я могу ехать домой?

— Да, Милая, вы можете ехать домой.

Он принес из комнаты ее накидку и помог надеть, застегнув ей пряжку, как ребенку.

«Вот и все», — подумала Хилма, и сердце ее сжалось.

— Вам больше нечего бояться, — мягко произнес он, увидев печаль в ее глазах.

— Да, да, конечно, я знаю, — поспешно ответила она.

— Могу я проводить вас и вызвать такси? Она покачала головой.

— Нет, благодарю вас, я попрошу привратника.

— Но мне самому хотелось бы это сделать. — В его глазах отразилась душевная боль.

— Нет, нет, — поспешно сказала она. — Давайте попрощаемся здесь.

Он едва заметно кивнул.

— Надеюсь, вы понимаете, как я вам благодарна.

— За что, дорогая? — Он улыбнулся, глядя на нее сверху вниз. — В конце концов, я даже не забрал письмо.

— Но ведь вы бы сделали это. Вы собирались… хотели сделать это… для меня.

— Очень хотел.

— Как вы считаете, — едва слышно спросила она, — будет очень глупо, если я вас поцелую?

— Я полагаю, — мягко возразил он, — что за сегодняшний вечер мы с вами наделали столько глупостей, что еще одна ничего не изменит.

Он очень нежно взял ее лицо в свои ладони. Выдержка окончательно покинула Хилму, и она обняла его за шею.

— Прощайте, — проговорила она, — прощайте, мой дорогой, обаятельный незнакомец.

Она отшатнулась от него, рывком открыла дверь и побежала к лифту.

Внизу, в холле, привратник вызвал ей по телефону такси, и, пока она стояла в ожидании, меланхолически заметил:

— Ужасное дело это убийство. А как вы считаете?

Хилма рассеянно согласилась. На какой-то момент у нее возникло острое желание спросить его фамилию джентльмена, живущего в 411 квартире, но она поймала себя на мысли, что не должна этого делать: у него ведь нет возможности что-либо узнать о ней, значит, с ее стороны это было бы нечестно.

А кроме того, зачем? Что это ей даст?

Все закончилось, как спетая песня.

Ее мысли были прерваны подъехавшим такси. Она поспешно попрощалась с привратником и назвала водителю свой адрес…


Глава 3


— Хилма! Хилма!

Хилма медленно пробуждалась от сна.

— Да, мама, в чем дело? Чем ты так взволнована?

— Во-первых, уже очень поздно. — Мать стояла в дверях спальни. — А во-вторых, эта девушка не пришла.

«Этой девушкой» миссис Арнолл называла очередную представительницу из числа дешевых, неряшливых, неумелых женщин, которых она нанимала в качестве дневных уборщиц.

— О Боже! — Хилма села в постели и откинула со лба волосы. — Мне очень жаль, мама. Но может быть, она опоздала на автобус?

— О, нет! — Миссис Арнолл, в прошлом довольно хорошенькая, но уже увядшая и абсолютно беспомощная, плотнее завернулась в свой розовый халат. — Нет, дело не в автобусе. Просто она оставила меня в трудный момент. Я это поняла еще вчера, когда она тряхнула головой в ответ на мои многократные замечания о том, что овощи надо подавать прави…

— Да, нет же, слева, — рассеянно пробормотала Хилма.

— Не говори чепухи! — Мать, едва не плача, опустилась на кровать к Хилме. — Ты же поняла, что я хотела сказать «правильно»!

— Да, понимаю. Я не подумала. Я просто не совсем еще проснулась, извини.

— Ну, так просыпайся, уже довольно поздно, а тут еще твой отец сказал, что ему сегодня надо быть в Сити пораньше. Какая-то важная встреча. Хотя, видит Бог, какие у него теперь могут быть важные встречи! Но все равно он хочет завтракать, а я чувствую…

— Все в порядке, мама. Я приготовлю папе завтрак. — Хилма уже вылезла из постели.

— Спасибо, дорогая. По-моему, у меня начинается приступ моей мигрени. Это все из-за моего беспокойства о том, кто будет теперь помогать по хозяйству. Я, пожалуй, пойду прилягу. Мне нельзя разболеться. У нас и так хватает расходов без счетов от врача.

— Да, ты ложись, мама, — посоветовала ей Хилма. Она отлично знала об этих «приступах», которые регулярно повторялись в моменты домашних кризисов. — Я принесу тебе завтрак, как только отправлю папу.

— Не то чтобы я хотела есть, но надо же поддерживать свои силы. — И миссис Арнолл грациозно поднялась и выплыла из комнаты.

Хилма была еще не совсем одета, когда через четверть часа ставила перед отцом завтрак, но ее аккуратный халатик резко отличался от вечно распахивающегося материнского.

— Доброе утро, папа. — Она поцеловала его в макушку. — Я что-то слышала о важном свидании?

— Э-э. Ну, конечно, говорить еще рано. — Глаза отца загорелись.

Хилма села напротив, положила руки на стол и улыбнулась ему. В этой улыбке было гораздо больше вдохновляющего человека, чем в монотонном перечне домашних неурядиц, который он слушал последние полчаса.

— Однако я надеюсь, — продолжал он, решительно намазывая хлеб маслом, — что результаты этой встречи могут стать весьма и весьма перспективными.

— Неужели? Как это замечательно! Я уверена, что все у тебя получится.

Отец улыбнулся. Он тоже так считал. Никакие неудачи и превратности судьбы не могли лишить его веры в то, что «на этот раз ему повезет и все будет хорошо».

Сколько уже раз Хилма провожала его на такие «важные встречи», отряхивала щеткой его костюм, смотрела, как он лихо заламывает шляпу, и желала удачи… Обычно он возвращался с этих встреч немного притихший, растерянный, но, выпив чаю и прочитав вечернюю газету, был уже готов объяснить, в какой именно момент все пошло не в ту сторону, и не сомневался, что в следующий раз все будет как надо.

Вначале все это производило на Хилму грустное впечатление. Но потом она стала думать: так ли уж это грустно, если сам человек отнюдь не страдает от этого. Наоборот. Мистер Арнолл был доволен собой, можно сказать, что он был жизнерадостным неудачником. Ему никогда ничего не удавалось и не удастся, но он об этом понятия не имел. Когда-то он был очень богатым человеком. Богатство он унаследовал. Но несколько лет назад его постигла неудача. Это был ужасный удар, но он с удивительной стойкостью перенес его, твердо веря, что со временем снова наживет себе состояние, и с тех пор упорно, хотя и безуспешно, стремился к этой цели.

У бедной миссис Арнолл этого щита жизнерадостности не было. В свое время она была очень хорошенькой и привыкла к тому, что всегда в центре внимания. В дни своего благополучия она была доброй, общительной и искренне желала, чтобы все были счастливы, как она. Возникшие трудности сломили ее, выбили из колеи. Она так и не смогла привыкнуть к стесненным обстоятельствам и была бесконечно рада, что замужество Хилмы поможет им выбраться из этого состояния.

Она не могла понять, как Тони, ее обожаемый сын, может получать удовольствие от своей работы, из-за которой ему даже пришлось на год поехать в Соединенные Штаты, чтобы набраться опыта в тамошнем отделении фирмы. У нее было самое смутное представление о том, чем он занимается. Она только знала, что он ухитряется вполне нормально жить на жалованье, которое ее братья в его возрасте сочли бы нищенским.

Когда Хилма наконец проводила отца, она, напевая себе под нос, понесла поднос с завтраком в комнату матери.

— Вот и я, мама. Отец ушел в хорошем расположении духа.

— Он всегда такой. — Миссис Арнолл со вздохом села и приняла завтрак с гораздо большим интересом, чем можно было предполагать.

— Зажечь для тебя камин?

— Нет, дорогая, лучше не надо. Он сжигает столько градусов или ваттов, все равно. Возможно, единиц, но в любом случае они ужасно дорогие. А здесь не так уж и холодно. Правда?

Нет, конечно, здесь было не очень холодно. Во всяком случае замерзнуть или получить воспаление легких, сидя в постели, было нельзя. Просто горящий камин — одно из тех понятных удовольствий, которые так меняют к лучшему ваше настроение на весь день.

— Очень хорошо. Хочешь, чтобы я свой завтрак принесла сюда?

— Да, Хилма, дорогая, принеси. Мы сможем обсудить, что нам делать с прислугой.

Хилма пошла за завтраком, а вернувшись, с облегчением отметила, что мать уже была поглощена не домашними проблемами, а чем-то другим.

— Хилма, дорогая! — Она склонилась над газетой, листы которой были разбросаны по всему одеялу. — Ты видела сегодняшние газеты?

— Нет. А что там?

— Убийство! — драматично воскликнула мать.

Хилма напряглась.

— Кого убили?

— Вот-вот. Я как раз хотела тебе сказать. Мы ведь его знали. Чарльз Мартин. Помнишь его? Вы с ним общались той зимой, когда были в Торкее. Я тогда даже надеялась, что из этого что-нибудь получится. О, Хилма! — Она в ужасе подняла глаза, как будто ее поразила какая-то совершенно неожиданная мысль. — Какое счастье, что из этого ничего не вышло. Представляешь, ты была бы теперь вдовой, бедное мое дитя.

Хилме удалось выдавить смешок.

— Ты совершенно права, мама. Как хорошо, что судьба распорядилась иначе.

— Да, моя дорогая, очень хорошо! — с жаром согласилась мать, принимаясь за завтрак и одновременно с каким-то упорством не выпуская из свободной руки газету.

— А что они пишут об этом? — Хилма надеялась, что не переигрывает незаинтересованность.

— Они пишут, что он был заколот. «Найден заколотым в своей квартире», — прочитала мать. — Я смотрю, они называют его «широкоизвестным гулякой». Я бы так о нем не сказала. А ты как считаешь? — Миссис Арнолл снова откинулась на подушки, чтобы обсудить эту интересную тему.

— Право, не знаю. Мы ведь очень давно потеряли всякую связь с ним. Что там еще о нем пишут? Как они считают, кто это мог сделать? Есть какие-нибудь предположения?

— Ну, они пишут об этом таинственно. — Миссис Арнолл снова уткнулась в газету… — Пишут о «сенсационном развитии событий», не исключают, что в деле замешана женщина, но пока не все еще ясно, и расследование продолжается. Пишут, что все это случилось позапрошлой ночью, что в квартире горел свет. О, знаешь, дорогая… — Мать снова опустила газету на постель. — По-моему, это было очень опрометчиво со стороны убийцы. Выглядит так, будто он или она, а я почти уверена, что это была она, просто испугалась и убежала.

— Оставив свет включенным? — Хилма ясно представила себе это освещенное окно.

— Да, именно. Это и привлекло внимание. Подумать только! Свет горел и день, и ночь! — Видимо, это особенно потрясло бедную миссис Арнолл, которая из-за экономии строго следила за включением и выключением света. — Посмотри, здесь его фотография. Я прекрасно его помню, хотя эти фотографии в газетах всегда слепые, но все-таки узнать можно.

С величайшей неохотой Хилма посмотрела на фотографию, которую совала ей мать. Несомненно, это был он. Она ненавидела его. Эти две последние встречи с интервалом в пять лет были такими унизительными. Он сказал, что не оставит ее в покое, что будет шантажировать ее и расстроит помолвку. Какое счастье, что все кончилось!

— Что ж, дорогая, это только лишний раз доказывает, что «никогда нельзя все предугадать».

Это было одно из любимых изречений миссис Арнолл. Этой сакраментальной фразой она как бы подытоживала любой разговор. Чтение криминальных событий настолько благотворно повлияло на «приступ головной боли», что она решила встать с постели.

Хилма оставила ее и пошла одеваться. Одеваясь, она снова и снова мысленно возвращалась к событиям той страшной ночи. Но при ясном свете дня все виделось иначе.

«Интересно, как же все-таки его зовут? — Хилма замерла со щеткой в руках. — Странно, почему вдруг меня это так заинтересовало. Единственное имя, которое должно занимать мои мысли, — Роджер, а мне лезет в голову Бог знает что…»

Когда кто-то врывается в твою жизнь, да еще столь необычным образом, возбуждает такое сильное влечение к себе, а потом уходит из нее, не назвав даже своего имени, отчего все это становится еще более таинственным, загадочным… Какое имя можно ему дать?

Она слегка улыбнулась своей романтичности.

В ту ночь она назвала его единственным и, как ей показалось, вполне подходящим для него именем — Незнакомец. В этом имени была некоторая театральность, но он и был слегка театрален, с тихим, почти таинственным голосом, темными глазами, с порывистой лаской, которая могла означать или все… или ничего. «Господи, какой же романтичной, оказывается, я могу быть», — горестно вздохнула Хилма.

Конечно, в реальной жизни все иначе. Той ночью они много рассуждали об этом. Он сказал тогда, что они похожи и потому хорошо понимают мотивы поступков друг друга. И это действительно так. Она понимала, что он должен жениться на богатой, а он, что она должна выйти замуж за более чем обеспеченного и преуспевающего Роджера. И оба они решили, что встречаться им неразумно.

«Но никто из нас не сказал, почему неразумно», — подумала Хилма. И снова она вспомнила ту темную комнату и его руки, нежно ласкающие ее…

В последующие дни упоминания об «убийстве в квартире» свелись к коротеньким заметкам, да и то не в центральных газетах. В одной из заметок высказывалось предположение, что «убитый занимался кое-какими недостойными делами».

— Я считаю, что это просто гадкие сплетни, — уверенно заявила миссис Арнолл. — Полагаю, что они имеют в виду наркотики или шантаж, словом, что-то в этом роде. Но я не представляю себе, что тот, с кем мы познакомились в Торкее, мог оказаться таким.

Хилма с иронией подумала, что такое мнение матери об этом мерзком типе сложилось под впечатлением чарующей красоты курортного пейзажа Торкея…

По четвергам миссис Арнолл устраивала, как она сама их называла, «крохотулечные званые обеды». Конечно, они ничего общего не имели с теми изысканными обедами, которые бывали в прошлые дни ее счастливой жизни. Теперь это были просто вечера, в основном для жениха Хилмы, чтобы доставить ему удовольствие от общения в семейном кругу.

Кроме самого Роджера, на обеде, как правило, бывало еще двое гостей: хорошенькая и общительная двоюродная сестра Хилмы Барбара и ее муж Джим. Считалось, что Барбара очень хорошо устроилась, выйдя за него замуж. Джим Кертис был «кем-то в оловянной промышленности». Его деятельность в «олове» приносила достаточный доход, чтобы содержать вполне современную квартиру в городе, маленький «паккард» и оплачивать многочисленные наряды своей жены.

Он был добродушным и совершенно не высокомерным молодым человеком. Все представления о развлечениях сводились у него к тому, что много народу должно собраться вместе, чтобы от души повеселиться. Хилме даже казалось, что для него не так важно повеселиться, как «собраться вместе». Все его любили, и они с Барбарой входили в число тех немногих оставшихся друзей, кого миссис Арнолл принимала с удовольствием, не испытывая неловкости.

— Я всегда с благодарностью думаю о Джиме, когда вспоминаю ту француженку, которая оказалась у нас на обеде, — говорила она Хилме. — Помнишь, как она сказала про суфле, что это что-то непотребное, а он так мило пошутил, что все сошло нормально. Она была просто ужасна, а помнишь, как она била посуду?

Хилма поспешно ответила, что прекрасно все помнит, хотя при этом и покривила душой, и пошла одеваться к обеду. Она знала, что Роджеру очень нравится платье, которое она собралась надеть. Темно-синее, очень простое и строгое, только на рукавах были сделаны прорези от плеча до запястья, в которых виднелась подкладка из голубой материи.

Она посмотрела на себя в зеркало, и в памяти всплыла фраза, сказанная в тот вечер Незнакомцем по поводу Роджера: «Надеюсь, что он знаток прекрасного и знает, что у его будущей жены самые прелестные волосы и самые прекрасные глаза во всем Лондоне».

О Боже! Неужели она так и будет всегда помнить все то, что он говорил тогда? Да еще такое экстравагантное замечание… Роджер счел бы непристойным, что его назвали «знатоком прекрасного» по поводу красоты его нареченной.

Но с другой стороны, Роджер, наверное, никогда бы не заметил, что голубой цвет ткани в разрезах рукавов совпадает с голубизной ее глаз. Ему просто нравилось на ней это платье. Но кто-то другой обратил бы на это внимание… и не преминул сказать ей еще раз, что у нее красивые сине-голубые глаза.

— Они действительно ничего, — громко сказала Хилма.

Но сейчас они были серьезными, почти мрачными, эти глаза, смотрящие на нее из зеркала. И сама Хилма была очень серьезная, когда спустилась вниз, чтобы встретить своего жениха и выслушать его незамысловатые, но вполне искренние комплименты.

— Хелло, Хилма, дорогая моя. — Он поцеловал ее. — Ты прекрасно выглядишь, — сказал он, имея в виду не только внешность, но и ее цветущий вид.

Хилма отреагировала на это с присущей ей скромностью, ответив, что чувствует себя хорошо.

— Я имел в виду и это тоже. — Он с улыбкой коснулся ее розовой щечки, и она поразилась, сколь же разными могут быть прикосновения мужчин. — У тебя сегодня чудесный цвет лица, и мне так нравится это платье.

— Тебе нравится? Мне тоже. У него очень приятный голубой цвет. Правда?

Она ждала, что он клюнет на этот крючок, но он, только неопределенно кивнув, сказал:

— Да, цвет у него очень приятный.

Она едва не рассмеялась. Больше всего ей хотелось, чтобы в этот момент рядом был тот, кто, как и она, рассмеялся бы.

Бедный Роджер! Все это было ужасно. Впрочем, как можно было ожидать, что после такого длительного знакомства он вдруг начнет нести романтическую чепуху? Это была не его вина. Просто теперь ей все вокруг стало казаться скучным.

Вошла мать, а через несколько минут и отец с вечерней газетой в руках. Когда закончился обмен приветствиями и они сидели, потягивая шерри, мистер Арнолл заметил:

Все-таки очень странное это дело «Убийство в квартире». Сегодня было предварительное рассмотрение… Многое выяснилось. Вы знаете, мы ведь были с ним знакомы и довольно хорошо его знали, — обратился он к Роджеру.

— Но, дорогой, это ведь было несколько лет назад, — поспешила поправить его миссис Арнолл. Ей показалось не слишком приличным признаваться в знакомстве с человеком, которого убили за какие-то сомнительные дела. — Мы встретились с ним на отдыхе. Знаете, как это обычно бывает?

Роджер согласно кивнул.

— Кажется, это сделала женщина. — Мистер Арнолл снова уткнулся в газету.

— Женщина? — резко спросила Хилма.

— Очень мерзкое дело, — мрачно произнес Роджер, деликатно, но твердо дав понять, что это не лучшая тема для разговора с девушкой, на которой собираешься жениться.

Но Хилма сделала вид, что не заметила намека.

— Кто же это, папа?

— Э-э! Какая-то женщина, которую он пытался шантажировать. По ее утверждению, Мартин был довольно гнусный тип. Она заколола его, а потом пришла домой и отравилась газом, несчастная. Она оставила что-то вроде исповеди, которую и нашла полиция.

— Бедняжка… — проговорила Хилма.

— Очень все это мерзко, — громче повторил Роджер, решив, что они, вероятно, не слышат его, в противном случае, разумеется, немедленно прекратили бы обсуждение этой темы.

К счастью, именно в этот момент прибыли Барбара с мужем, и это всех отвлекло. Но как только все сели за стол, эта тема снова стала предметом разговора.

— Хилма, ты ведь, кажется, знала этого «убитого в квартире»? — вдруг воскликнула Барбара. — Я очень хорошо помню его. Мы как-то все вместе ходили на новогодний танцевальный вечер.

— Да, ты права, все так и было.

— Господи! Как можно водить знакомство с убийцей? — поинтересовался Джим.

— Дорогой, не говори чепухи, — вспылила Барбара, — Ты все перепутал. Он не убийца, его убили, и теперь он труп. А с трупом, как ты понимаешь, водить знакомство нельзя. Он автоматически выбывает из списка знакомых.

И она радостно рассмеялась, хотя Роджер поднял брови чуть не до линии волос, а миссис Арнолл попеняла: «Барбара, Барбара!»

— Но это же правда, — не унималась Барбара. — Знаешь, Джим, главное, что меня поражает в этой истории, так это то, что его прикончила женщина, которую он шантажировал. Бедняжка, мне ее очень жаль, но я все равно не могу понять, почему надо убивать только за то, что у кого-то сохранились глупые письма твоей ранней юности. В конце концов, мы все писали их. Разве не так? И я бы не удивилась, если бы узнала, что и Хилма когда-то написала парочку писем этому человеку.

— Я, — едва сдерживаясь, произнес Роджер, — был бы весьма удивлен этому. Уверен, что, подумав, вы бы не высказали подобных предположений относительно вашей сестры.

— Ну и ладно. — Барбара надула губки. — Я же не всерьез. Хилма, дорогая, я вовсе не собиралась бросать тень на тебя.

— Конечно, нет. — Хилма заставила себя улыбнуться.

— Но я не думаю, Роджер, что ты первый человек, с которым Хилма поцеловалась, и помяни мои слова, ты не будешь последним.

Она рассмеялась, увидев выражение лица Роджера, когда он пытался подобрать подходящие слова для ответа, но, не дождавшись, защебетала снова.

— Я хочу, чтобы вы с Хилмой пошли с нами на благотворительный бал-маскарад в Элгринхем Хауз. Знаете, лорд и леди Ордингли предоставили его для этой цели. В поддержку одной из больниц или еще чего-то такого же достойного. Билеты по десять гиней, но он стоит того.

В этот момент миссис Арнолл слишком громко объявила, что обед подан, и все перешли в другую комнату.

Но Барбару нельзя было отвлечь.

— Вы ведь не откажетесь пойти на этот бал? Вдвоем, правда? Нас идет целая компания. Это будет так весело, да, Джим?

— Думаю, что да. Нас уже, наверное, около дюжины. И мы надеемся, что наберем человек двадцать, — объяснил Джим.

— Но я не уверен, что мне захочется бегать в маске и в каком-нибудь шутовском костюме, — запротестовал Роджер, который несмотря на то, что обладал великолепно сохранившейся атлетической фигурой, всегда очень боялся показаться смешным и совершенно не одобрял все то, что, по его мнению, относилось к разряду «театральной чепухи».

— Там и не надо никаких костюмов, только маски, — воскликнула Барбара, почти одновременно с Хилмой, которая на этот раз не могла промолчать.

— Ах, Роджер, мне так хочется пойти.

— Хочется, дорогая моя?

— Вид у него был удивленный, но снисходительный. Приятно было сознавать, что имеешь возможность сделать что-то такое, от чего глаза Хилмы так засверкали. Он ощутил смутное удовольствие от того, что без его денег она не смогла бы пойти, а он может сотворить для нее это маленькое чудо.

— Так, значит, договорились, — объявила Барбара.

— Что ж… — Роджер терпеть не мог, чтобы его торопили. — Я, правда, не вполне уверен…

— Роджер, если мы можем это себе позволить, я бы так хотела пойти.

Хилма не очень понимала, почему она так настаивает. Она редко проявляла такой бурный энтузиазм по поводу чего-либо. Но эта идея чем-то увлекла ее. Возможно, мысль о маскараде задела какую-то романтическую струну, ведь романтика всегда жила в ней. А может быть, в этом была какая-то новизна, показавшаяся ей такой же увлекательной, как и Барбаре.

В любом случае Роджер не мог устоять против просьбы, отразившейся в ее засверкавших глазах и вспыхнувшем лице. И он тут же согласился… даже с некоторым изяществом.

— Ну, конечно, дорогая, мы пойдем.

— Великолепно! — воскликнула Хилма. — Барбара и Джим будут счастливы от того, что их компания увеличилась. Не так ли, Барбара?

— Но тебе придется заказать новое платье, — добавила Барбара. — Это необходимо, чтобы тебя не узнали. Поскольку костюмов маскарадных нет, а только маски, то следует надеть на себя все то, что было бы незнакомо друзьям.

— Вы только послушайте ее, — жалобно обратился Джим к присутствующим, как бы ища у них сочувствия. — Хотел бы я знать, есть ли еще на земле женщина, которая найдет больше пред-! логов, чем моя жена, чтобы купить себе очередное новое платье. Если такая женщина есть, я хотел бы познакомиться с ее несчастным мужем и обменяться с ним впечатлениями и опытом. — И он нежно улыбнулся Барбаре, пожалуй, дал с гордостью.

— Вовсе это не предлог, а истинная правда, — ! невозмутимо ответила Барбара. — Новое платье абсолютно необходимо для этого бала.

В этот момент Хилма увидела, что мать нервно кусает губы.

— У меня будет новое платье, Барбара. Все в порядке. Мама, ты помнишь шелк, который мне подарила тетя Гертруда? По-моему, он прекрасно подойдет.

— О да, дорогая, как я могла забыть? Конечно, — с облегчением вздохнула мать и часто заморгала, едва сдержав уже навернувшиеся слезы.

«Бедная мама, — подумала Хилма, — бедная, бедная мама! Она решила, что все погибнет из-за того, что у нас нет денег на новое вечернее платье. И нам придется еще раз пережить унижение. Да, я знаю, почему выхожу замуж за Роджера! Да, за деньги, а что еще мне остается делать?»

Тема участия Хилмы и Роджера в бале-маскараде была обсуждена, к общему удовольствию всех, без всяких возражений, и вечер спокойно и приятно продолжался.

Когда гости ушли, а миссис Арнолл закончила перечисление всех, на ее взгляд, многочисленных недостатков, которых можно было избежать, Хилма сказала:

— Какое счастье, что тетя Гертруда подарила мне этот отрез шелка.

— Да, дорогая. Я пережила ужасный момент, пока ты о нем не вспомнила, — просто ответила мать.

Хилма ободряюще улыбнулась ей.

— Лучше и не придумаешь. Если ты помнишь, он ведь небесно-голубого цвета, с редкими золотыми цветочками.

Все последующие дни миссис Арнолл пребывала в приподнятом расположении духа, а уж когда платье стало принимать форму — был выбран фасон и отделка, — радовалась, как ребенок. Она знала, что Хилма будет одной из самых очаровательных девушек Лондона (кому же это еще знать, как не матери!).

С помощью довольно скромной и недорогой, но, как сказала миссис Арнолл, «весьма сообразительной» портнихи Хилма придумала фасон довольно простой, но очень элегантный по стилю. В нем была линия.

— Именно линия все решает. Поверь мне, Хилма, именно линия всегда превращала мои платья в «модели», в то время, когда я могла себе это позволить.

Так что над «линией» поработали весьма тщательно, и в результате платье облегало Хилму, как сказочный бутон, к вящему удовольствию матери.

Даже отец заметил:

— Очень красивое платье, дорогая. Кажется, оно новое?

Хилма, улыбаясь, стояла перед ним. Она ждала Роджера. Он должен был заехать за ней.

Когда Хилма надела свою золотую полумаску, та сразу придала какую-то таинственность ее облику. «И дело не только в том, что она по-другому причесалась», — глядя на дочь, горестно размышлял мистер Арнолл. Бывали моменты, когда он остро ощущал, что не знает свою дочь. Сейчас был как раз один из таких моментов.

Это впечатление растревожило его. Он относился к тем отцам, которые хотят, чтобы их дети всегда «оставались детьми». Он по-прежнему продолжал видеть в Хилме маленькую девочку, которую он водил в Кенсингтонские сады или в мемориал Альберта.

Но золотая маска с этим представлением явно не сочеталась. И не потому, что Хилма выглядела такой же экстравагантной и современной, как, например, ее двоюродная сестра Барбара. «Совсем нет», — думал мистер Арнолл, который когда-то довольно тонко разбирался во всех этих вещах. Просто весь этот блеск предполагает некоторую холодность, а Хилма буквально светилась. Она светилась теплым золотым светом, усиливавшим легкий ореол таинственности, окружавший ее. Мистер Арнолл любовался дочерью, но глубокое чувство грусти не покидало его…

Невольно он подумал о предстоящем замужестве Хилмы. Какое счастье, что она выходит замуж за приятного, уравновешенного и полностью лишенного всяческих фантазий Роджера Долана. Уж в нем-то нет ничего таинственного, как и в его солидном доходе и в большом шикарном доме в Патси Хэс. Это гораздо важнее для жизни.

Несколькими минутами спустя приехал Роджер.

Он все еще был не очень доволен тем, что придется надевать какую-то маску, хотя сразу сказал Хилме, что она очень красива.

— Это только женщины любят переодеваться и дурачиться, — как бы оправдывался он. — Я, конечно, захватил с собой маску, но должен сказать тебе, что все это представляется мне совершенно нелепым. Мне не нравится устраивать из себя зрелище.

Хилма с легким раздражением подумала: как он собирается устраивать из себя зрелище, если будет одним из сотни таких же. Но ведь это, наверное, не вина Роджера, что он был неспособен заразиться духом карнавала, безумного веселья, поэтому тем более надо быть благодарной ему, что он пошел навстречу ее желанию…

— Ты прекрасно выглядишь, Роджер, — ласково сказала она. — Такой большой, мужественный и очень симпатичный. Маска особой роли не играет, но, знаешь, ведь там все будут в масках. Так что в данном случае именно человек без маски будет больше привлекать к себе внимания. Ну и потом, это против правил вечера.

Роджер даже в мыслях не мог допустить, что он хоть чем-то будет отличаться от остальных. Если странно быть без маски, то, конечно, он наденет ее.

Они покрепче прикрепили маски, чтобы приехать анонимными, и пошли садиться в машину. Роджер страшно волновался, чтобы его шофер при виде их не подумал, что они сошли с ума.

Шоферу, естественно, ничего подобного и в голову не пришло. А если учесть, что до этого он работал у старой актрисы, которая последние десять лет провела в тщетных попытках вернуть молодость и придумывала самые невероятные развлечения, то для того, чтобы возбудить в нем даже слабое любопытство, потребовалось бы нечто большее, чем пара полумасок.

— Ах, Роджер, там должно быть очень весело! — Хилма с улыбкой повернулась к нему.

И Роджер увидел, как необыкновенно и таинственно сверкают ее глаза сквозь прорези золотой маски.

— Я рад, дорогая, что ты так считаешь, — все, что он ответил.

Он был рад доставить ей удовольствие, и Хилма видела это. Ей только хотелось, чтобы на его месте был кто-то другой, кто способен разделить с ней это веселое, даже пусть немножко сумасшедшее настроение. Но это было не в характере Роджера, и глупо было ждать от него подобного…

Дом, в котором проводился бал, был великолепен, а сад вокруг него делал его совсем не похожим на лондонский. Все было настолько роскошно, что даже Роджер вынужден был это признать. Окна большого бального зала доходили до пола и были открыты настежь в теплые сумерки осеннего вечера. Звуки музыки, легкий говор, смех — все сливалось в единую, ласкающую душу гармонию. Было что-то пьянящее и слегка опасное в ощущении, что твоя личность никому неизвестна, скрыта всего лишь маской. Возможно, Роджер и не получал большого удовольствия, видя, как все весело дурачатся, но смирился и даже признал, что находит вечер вполне приятным.

Хилма наслаждалась вечером, она была буквально в восторге. Может быть, еще и потому, что всю последнюю неделю испытывала огромное желание убежать от реальности… убежать подальше от невеселых обстоятельств своей жизни.

В течение вечера она время от времени танцевала не только с Роджером, но и с другими мужчинами, которых подводила к ней Барбара. Шутливая форма, в которой Барбара представляла Хилме мужчин, позволяла общаться не знакомясь.

Когда Роджер оставил ее, чтобы принести мороженое, она подошла к высокому открытому окну и стояла, одновременно наслаждаясь тишиной ночи снаружи и весельем, царящим внутри дома. Этот контраст очень соответствовал ее настроению — веселому и вместе с тем грустному.

Она стояла, глубоко задумавшись, и смотрела на золотой месяц, всходивший над деревьями. И в этот момент Хилма услышала тихий голос:

— Милая, — произнес этот голос, и она вздрогнула при его звуке, потому что интонация, с которой это было произнесено, могла принадлежать только одному человеку. — Милая, возможно ли, что я снова вижу вас?


Глава 4


На какое-то мгновение Хилма была так ошеломлена и взволнована, что у нее не было сил обернуться, она словно приросла к полу.

— А вы не думаете, что ошиблись? — игриво спросила она.

— Нет, Милая, я наблюдал за вами. Неужели вы думаете, что я мог не узнать эти волосы, хотя вы так очаровательно и замысловато подняли их наверх? Кроме того, маска ведь не в состоянии скрыть эти глаза.

В ответ она только тихо произнесла:

— Мой жених сейчас вернется.

— Тогда давайте выйдем на воздух.

— Я… как я могу? Кроме того, я совсем не ориентируюсь здесь.

— Зато я вполне ориентируюсь. Надеюсь, вы понимаете, что нам надо поговорить. Пожалуйста, Милая… пока еще есть время.

— Хорошо. Идите вперед, я пойду за вами. Куда идти?

— Через левую дверь в конце залы и потом вниз по маленькой лестнице.

Она не подняла на него глаз, она и так знала, когда он отошел от нее. Ее охватил страх, что она не успеет уйти до того, как вернется Роджер. Он, конечно, начнет искать ее. Будет очень обеспокоен и сильно раздражен.

«Ну и пусть», — решила она с каким-то бесшабашным нетерпением и стала пробираться сквозь толпу.

Около двери она наткнулась на Барбару и, схватив ее за руку, твердо и уверенно проговорила:

— Если увидишь Роджера, скажи ему, что я слегка порвала платье и пошла в туалет, чтобы привести его в порядок.

— Хорошо. Сильно порвала? Жаль, такое красивое платье.

— Нет. Не очень сильно, но это займет какое-то время, а Роджер будет удивлен, куда я делась.

— Ладно, я скажу ему, не волнуйся, — кивнула Барбара, и Хилма быстро вышла из залы в левую дверь.

Прямо перед ней было несколько ступенек, внизу она увидела стеклянную дверь, ведущую наружу.

Сбежав по лестнице, она толкнула дверь и вышла в темноту ночи. Из-за внезапной смены света на мрак она ничего не могла разглядеть вокруг. Затем кто-то взял ее за руку, и голос произнес:

— Идемте сюда, вдоль тисовой аллеи. Там, в конце, каменная скамейка.

— Откуда вы так хорошо здесь ориентируетесь? — спросила она. Тени темных тисов казались таинственными и пугающими.

— Я иногда жил здесь мальчишкой. Я дальний родственник владельца этого дома.

— А, понимаю.

— Вот и скамья. А теперь садитесь сюда, здесь на вас будет падать лунный свет, и я смогу видеть вас. Вы не замерзли? — Он коснулся ее обнаженной руки.

— Нет, — поспешно ответила она, надеясь, что он не заметил ее дрожи от возбуждения.

— Разве вы не собираетесь снять свою маску? Она увидела, как сверкнули его глаза в прорезях его маски.

— Нет, — ответила Хилма. — Не думаю, что должна делать это. Тем более что это нарушает правила сегодняшнего вечера.

— О, сожалею. — Он откинулся назад со скрещенными на груди руками, и она увидела, как его губы под черной маской тронула добрая усмешка.

— Почему? Она вам не нравится? — Хилма была слегка огорчена.

— Она прекрасна, Милая. Только она делает вас, если хотите, несколько пугающей.

— Пугающей? — Она растерялась. — Почему же?

— Она придает вам какой-то холодный, отрешенный вид. В ней вы похожи на прекрасных властительниц Древнего Египта, на их смертные маски из чистого золота.

— О! — Она сорвала маску с лица. — Какое ужасное сравнение.

Он рассмеялся.

— Но зато каков результат! Она едва улыбнулась.

— Кроме того, я считаю, что отплатил вам за то, что вы так искусно притворились, будто не знаете меня.

Теперь рассмеялась Хилма.

— А вы правда решили, что обознались? — не удержалась она. — Вы сказали, что долго наблюдали за мной.

— Да. За вами и этим крупным мужчиной с несколько стесняющимся видом. Полагаю, что это и есть ваш жених?

— Роджер не любит подобные мероприятия, кроме того, ему не нравится, что пришлось надеть маску. Он считает это ужасно глупым.

— Так и есть, он прав. Но, может, поэтому нам с вами это и нравится?

Она засмеялась.

— Наверное.

— Значит, это был Роджер? — задумчиво проговорил он. — Должен заметить, что он кажется человеком вполне достойным.

— Он такой и есть. Собственно, почему бы ему не быть таким?

— О, безо всякой причины. Просто его вид и манера поведения служат как бы упреком тем, кто так же изменчив и легкомыслен, как я.

— Да, — согласилась Хилма. — Именно так он иногда действует и на меня.

Наступила небольшая пауза, во время которой они, казалось, размышляли над сказанным.

— Полагаю, что мы с вами намного хуже Роджера.

— Боюсь, что это так.

И она снова заметила в глазах под черной маской искорку лукавства.

— Скажите, а она… ваша нареченная, тоже сегодня здесь?

— Эвелин?

— Ее зовут Эвелин? Он кивнул.

— Да, она здесь.

— Интересно, я смогу узнать ее по описанию? Или это против правил?

— Нет, не против. Раз я, выражаясь фигурально.

«познакомился» с Роджером, не вижу причины, почему бы и вам не «познакомиться» с Эвелин. Она высокая, стройная, темноволосая, в красном платье. В целом, — задумчиво добавил он, — я бы сказал, что она самая модная женщина сегодняшнего вечера.

— Даже так? — Хилма с удивлением почувствовала, что это больно кольнуло ее. — Представляю, как должно быть приятно иметь такую эффектную невесту.

— Если не считать того, Милая, — ответил он с какой-то странной усталостью, — что это не то качество, которое привлекает меня больше всех остальных.

«Интересно, какое же качество привлекает его?» Она едва удержалась от вопроса.

— В любом случае, — холодно заметила она, — нищим выбирать не приходится.

— Совершенно верно, Милая. — Казалось, его искренне позабавило, что он ощутил на себе ее коготки. — Абсолютно правильно. Но очень уж резко и категорично.

— Весьма сожалею. — Ей стало неловко. — Надеюсь, вы понимаете, что я имела в виду нас обоих.

— Я польщен, что вы объединяете нас в чем-то, — успокоил он ее, и она почувствовала себя уязвленной.

— А вы не собираетесь снять маску? — спросила она.

Он молча снял ее. Она вдруг поняла, что без маски его глаза лишились своего блеска и казались усталыми и, пожалуй, разочарованными.

«Хорошо, что ни один из нас не питает никаких иллюзий», — подумала Хилма. И в этот момент он произнес:

— Дело нашего друга-шантажиста завершено. У полиции вряд ли будет повод интересоваться нами.

— Думаю, что не будет, — согласилась Хилма и вздохнула. — Все это было ужасно.

— Что именно? Вы имеете в виду все, что произошло?

— О, нет! — Она вдруг поняла, что совсем не это имеет в виду. — Нет, я подумала о той несчастной женщине, которая была в отчаянии, наверное, гораздо большем, чем я. Она не ошиблась этажом, но ее проблема не решилась, и ей пришлось пройти все до конца, вплоть до убийства.

— Я думаю, вы не могли бы дойти до убийства этого человека.

— Конечно, нет. Возможно, потому, что моя жизнь не настолько зависела от него. Если бы даже все разрушилось, я потеряла бы Роджера и не состоялось мое замужество… Но представьте себе, если бы я безумно любила Роджера… — Она замолчала и задумчиво уставилась в темноту.

— Вы хотите сказать… — его голос звучал насмешливо, — что в этом случае дело приняло бы более серьезный оборот?

— Ну, в общем-то… — Она попыталась засмеяться, но тут же поняла, что ее загнали в угол.

— Потому что в этом случае, — мрачно проговорил он, — вы изменяете своим убеждениям, которые так уверенно и решительно отстаивали.

— Вы тоже их поддерживали и разделяли, — быстро напомнила она.

— Разумеется. Именно поэтому я и уловил некоторое ваше отступление от них.

— Это вовсе не отступление. — Она вздохнула. — Я просто сказала, не подумав.

Он улыбнулся.

— Знаете, Милая, — он сокрушенно покачал головой, — главная наша с вами беда в том, что мы не законченные эгоисты или меркантилисты, называйте, как хотите. В нас, к сожалению, сохранилось чуточку романтики, и она-то нас постоянно и подводит.

— Когда я выйду замуж за Роджера, у нее не будет случая подвести меня, — убежденно сказала Хилма.

— Пожалуй. — Он серьезно задумался. — Да и я как-то не могу себе представить, что Эвелин будет поддерживать романтическую струю в нашей жизни. — И вдруг совершенно иным тоном он добавил: — Мне пришла в голову интересная мысль: у Эвелин и Роджера много общего, и мне почему-то кажется, что они чудесно подходят друг другу.

Хилма расхохоталась.

— Это чистейший абсурд, — сквозь смех проговорила она.

Но он только слегка пожал плечами.

— А что еще остается делать, Милая, в этом абсурдном мире?

Хилма не стала отвечать на это.

— Да, я хотела вас спросить. Этот кузен Эвелин, ваш сосед, уехал в Америку?

— Да. Он благополучно отбыл, не сделав никаких компрометирующих разоблачений.

— Он даже вам ничего не сказал? — У нее был обеспокоенный вид.

— Нет. По правде говоря, я с тех пор его не видел. Мне просто сказал мой слуга, что он уехал.

— А вы уверены, что он ничего не сказал, например, по телефону, до того как уехать?

— Дорогая моя, — сухо улыбнулся он. — Если бы это было так, я бы уже знал об этом от Эвелин.

— Да, наверное. — Она тихо вздохнула. — Будем надеяться, что все будет в порядке.

— Думаю, что так, — согласился он, чуть снисходительно улыбнувшись.

— И все-таки, когда он возвращается? — не унималась Хилма.

Он пожал плечами.

— К сожалению, мы не настолько с ним близки, чтобы он посвящал меня в свои планы.

— Но это не означает, что по возвращении он снова не станет опасен, — мрачно проговорила Хилма. — Во всяком случае, меня все беспокоит…

— Милая, вы всегда стремитесь перепрыгнуть все заборы до того, как упретесь в них? — с улыбкой спросил он.

— Вовсе нет. — Она откинула назад волосы характерным движением, которое всегда притягивало его взгляд. — Я только подумала…

— Что, моя дорогая? Что вы подумали?

— Что когда он вернется и решит, что должен вмешаться, вам тогда необходимо будет найти меня, не так ли?

— Да, очевидно. — На этот раз его улыбка была почти нежной. — Как это здорово, что вы нашли повод, из-за которого у меня возникнет необходимость найти вас. Теперь я не буду завидовать тому сержанту.

— Сержанту? — Она удивленно посмотрела на него.

— Ну, конечно. Надеюсь, вы помните, как резко поставили меня на место, когда писали свое имя и адрес этому полицейскому?

— Ах, вы об этом? — Она засмеялась. — Но ведь я была вынуждена так поступить, — пояснила она.

— Да, понимаю. По-видимому, я был недостаточно настойчив.

Она улыбнулась, но серьезное настроение уже вернулось к ней.

— Прошу вас, не шутите. Вам… вам действительно необходимо знать, как меня найти.

— Зачем?

— Ну, я же, по-моему, объяснила вам. Предположим, этот кузен, вернувшись, что-то предпримет, из-за чего у вас возникнут неприятности, тогда я должна буду вмешаться и объяснить ему все, потому что…

— Я уже сказал вам, что не допущу этого, — резко проговорил он. Так он с ней не разговаривал за все время, с того момента, как застал ее в своей квартире.

Он так сурово посмотрел на нее, что вокруг глаз собрались легкие морщинки, и она впервые подумала о том, сколько лет ему может быть.

— Вам придется тогда объяснять, что вы хотели проникнуть в квартиру убитого, чтобы заполучить компрометирующее вас письмо. По-моему, вам будет не совсем приятно объяснять это незнакомому человеку, не так ли? — тихо спросил он.

— Но почему же? Теперь ведь нет никакой опасности в такой откровенности. Я не замешана в убийстве, все закончилось. Кроме того, мне уже однажды пришлось объяснять все это незнакомому человеку. — На ее щеках снова заиграла лукавая ямочка. — Довольно ужасному человеку, который грозился послать за полицией, если я не расскажу ему все.

— О, Милая! — Он рассмеялся и взял ее за руку. — Я был очень груб с вами?

Она кивнула, не сводя улыбающихся глаз с его лица.

— Да, я помню. Я еще тогда подумал: «Она так прелестна, не теряй голову и не дай себя провести. Будь с ней тверд».

— Как это мило! Это составляет часть вашего «детского обаяния».

— Боже! Чего, чего?

— Да, да, детского обаяния.

— Во мне совершенно нет ничего подобного.

— Нет, есть. Вы очень хотели, чтобы я проявила к вам интерес, захотела что-то узнать о вас, словом, вы вели себя как маленький мальчик, который хочет, чтобы на него обратили внимание. Поэтому, — добавила она с улыбкой, — я и сделала то, чего вы так хотели.

— О, Милая, не надо, прошу вас. — Он прижался лбом к ее руке, которую продолжал держать в своей.

— Почему же?

— Просто потому, что от этого нестерпимо щемит сердце.

— О, мне очень жаль. — На мгновение ее рука потянулась к его склоненной голове, но она сдержала себя. — Мы несколько отклонились.

— Да, пожалуй. Так вы хотите назвать мне свое имя и адрес?

— Откровенно говоря, скорее всего не хочу. Это… это…

— Неразумно?

— Не столько неразумно, сколько, скажем, не в наших с вами интересах. Но с другой стороны, я не хочу, в конце концов, не имею морального права подвергать вас риску оказаться замешанным в чем-то таком, что может бросить тень на вас и сорвать вашу помолвку. И все это может произойти только из-за того, что вы не будете знать, как и где меня найти, чтобы я могла дать необходимые объяснения.

— Понимаю.

Он вытащил записную книжку, вырвал из нее листок и протянул ей.

— Напишите так, как писали нашему другу — сержанту полиции.

Она взяла карандаш, какую-то минуту с сомнением поглядела на него и, увидев, что он смотрит в сторону, написала «Хилма Арнолл» и затем быстро дописала адрес.

— Печатными буквами, чтобы было разборчиво, — улыбаясь, напомнил он, продолжая не смотреть на то, что она пишет.

— Я так и сделала, — сказала она. И, когда, подняв глаза, увидела его улыбающийся профиль, поймала себя на мысли, что очень завидует Эвелин…

— А теперь сложите листок.

Она с улыбкой выполнила его просьбу.

— Это что, такая игра?

— Нет, Милая. — Он повернулся к ней. — Все гораздо серьезнее.

Он снова вытащил записную книжку и, открыв, протянул ей.

— Положите, пожалуйста, сюда, под обложку. Я обещаю вам, — сказал он, убирая книжку в карман, — что не выну и не прочту ее, если только не случится то, чего вы опасаетесь.

Хилма от удивления широко раскрыла глаза.

— Вы хотите сказать, что сможете удержаться и не посмотреть?

Он кивнул головой.

— Ну, — медленно проговорила Хилма, — по-моему, это очень суровое испытание характера.

— Я тоже думаю, что это будет неплохим экзаменом, — серьезно согласился он.

Она рассмеялась.

— Мне кажется, нам давно пора возвращаться. Мы и так слишком долго отсутствуем. Я уверена, что Роджер уже ищет меня.

Он не поднялся, только смотрел на нее так, словно хотел навсегда запечатлеть в своей памяти, затем нагнулся и поднял что-то блестевшее на дорожке.

— Ваша маска, Милая.

— О, да. — Она испугалась, оттого что так легко забыла о реальности… Со щемящим чувством Хилма вдруг осознала, что все это время она страстно ждала его поцелуя. И хотя она прекрасно понимала, что в их ситуации не следует заходить так далеко, чувство разочарования не покидало ее.

Всю дорогу, пока они шли по темной тисовой аллее, он нежно держал ее за руку. Очень быстро, как показалось Хилме, они подошли к двери, и он тихо сказал:

— Идите вперед. Мы не должны возвращаться вместе. До свидания, Милая.

Он открыл ей дверь и пропустил вперед. Она оказалась на лестнице одна.

На какое-то мгновение она испытала острое желание повернуться и убежать снова в ночь… подальше от добропорядочного и надежного Роджера и всего того, что он собой олицетворяет…

Несколько секунд она стояла на лестнице не в силах справиться с нахлынувшим на нее чувством отчаяния и щемящей тоски. Наконец она взяла себя в руки и стала медленно подниматься по ступенькам.

Было бы не очень легко объяснить Роджеру такое долгое отсутствие, но, к счастью, Барбара, оказавшаяся рядом, пришла на помощь.

— Ты, наверное, довольно сильно порвала свое платье, дорогая? — с участием спросила Барбара.

— Платье? — Какую-то долю секунды Хилма даже не могла сообразить, при чем тут ее платье. К счастью, маска скрыла удивление на ее лице. — Да, пришлось повозиться, но служительница туалетной комнаты отлично справилась с этим. Прости, Роджер, мне очень жаль, что я так долго отсутствовала и заставила тебя поволноваться.

Роджер отреагировал на ее объяснение довольно спокойно, а Барбара с сочувствием подумала: «Бедная Хилма! У нее совершенно потерянный вид. Полагаю, что испорченное платье для нее большое несчастье. Ведь другого у нее еще долго не будет… Когда еще Роджер начнет покупать ей вещи! И тем не менее, какое счастье, что она выходит за него замуж!»

Хилма еще какое-то время потанцевала с Роджером. Больше здесь делать было нечего. Она почувствовала, что приподнятое настроение и веселость улетучились, все вдруг стало скучным и бесцветным. И эти без конца повторяющиеся в течение вечера мелодии, и это бесцельное кружение в танце, наконец, эти глупые маски. Роджер был абсолютно прав, не выражая восторга по поводу этого мероприятия.

Внезапно Хилма увидела среди танцующих стройную темноволосую девушку в изумительном ярко-красном платье. Ее партнер был высок, с темными, почти черными волосами и очень знаком Хилме…

Теперь Хилма твердо знала, что приехала сюда не зря. Конечно, она должна была быть здесь…

— Смотри, видишь эту девушку в красном платье? Обрати внимание, как она шикарно одета, — в каком-то возбуждении обратилась она к Роджеру.

— Дорогая, ничего удивительного. Это же Эвелин Мурхауз!

— Ты имеешь в виду дочь банкира?

— Ну, конечно. Будь уверена, что Оуэн Мурхауз оставил ей более чем достаточно средств, чтобы скупить не только все модные наряды, как ты понимаешь. Между прочим, пока ты отсутствовала, я был представлен ей. Она показалась мне очень обаятельной.

— Неужели?

Хилма едва не рассмеялась, вспомнив слова Незнакомца. Однако она тут же почувствовала, что ей совсем не смешно. Эвелин Мурхауз! Ничего себе! Да, конечно, она заманчивая невеста для любого искателя приключений. Хилма обрадовалась, когда наконец кончился вечер и пора было ехать домой.

Выйдя на улицу, они увидели полную неразбериху: все пространство вокруг дома было забито автомобилями. Хилма осталась ждать, а Роджер пошел искать свою машину. Она отошла в сторону от дверей, чтобы не мешать людям выходить из помещения, и в этот момент почувствовала, как чья-то рука сжала ее запястье.

— Милая! — Его голос прозвучал очень тихо. — Увижу ли я вас снова?

— О! Я поняла, что мы распрощались навсегда, — ответила она шепотом.

— Я тоже так думал. Простите меня, но… Она вдруг заметила в нескольких шагах от себя Роджера, пробирающегося через толпу. Он искал ее и в любой момент мог оказаться рядом. Не спуская с него глаз, Хилма прошептала:

— В воскресенье днем. В Ричмондском парке у ворот Робин Гуда, в половине четвертого.

Она едва расслышала ответ: «Я там буду» и устремилась навстречу Роджеру.

— Ах, вот ты где, — улыбнулся Роджер и взял ее под локоть. — Прости, что я так долго. Здесь как будто собралась половина всех машин Лондона, я едва нашел свою машину. Она там, в боковой улочке. Если ты не против немного пройтись, мы уедем быстрее, иначе нам придется ждать, пока можно будет подъехать к входу.

Хилма не возражала. Ее мысли были заняты Ричмондским парком и предстоящей встречей.

Всю дорогу до дома она молчала. Роджер же, наоборот, был более разговорчив, чем обычно. Вечер ему понравился гораздо больше, чем он ожидал, и теперь он был в благодушном расположении.

— Довольно неожиданно было повстречать здесь Тоби Элтона. Я понятия не имел, что он ходит на такие сборища.

— Что за Элтон? — Она поймала себя на том, что уже давно не слушает его, погрузившись в свои горестные размышления…

— Тоби Элтон, я ведь тебе о нем рассказывал, — с обидой сказал он.

— Ах, это тот самый Элтон, с которым ты учился в Кембридже? Удивляюсь, как это могло вылететь у меня из головы.

— Ну, конечно, тот самый парень. Великолепный крикетист. Правда, это было двадцать лет назад. — Роджер мечтательно улыбнулся своим воспоминаниям.

Двадцать лет тому назад он учился с Роджером! Значит, Роджеру около сорока! И он больше, чем на шестнадцать лет старше ее?.. Но, в конце концов, нельзя же иметь все.

Она обрадовалась, когда они наконец подъехали к ее дому. Роджер поцеловал ее на прощанье, пожелав спокойной ночи, как раз перед тем, как машина остановилась. Он никогда не проявлял своих чувств, не убедившись, что шофер занят своим делом и не обращает на него никакого внимания.

Хилма тихо открыла дверь и вошла в дом. Свет был везде погашен. Она знала, что отец и мать давно спят. Однако не удивилась, когда, не успев и наполовину раздеться, услышала, как скрипнула дверь их спальни.

Обычно, когда Хилма возвращалась с какого-нибудь по-настоящему интересного мероприятия, миссис Арнолл дожидалась ее и приходила расспросить, как прошел вечер. Услышав осторожный стук, Хилма улыбнулась и тихо сказала:

— Входи, мама.

Миссис Арнолл вошла в своем неизменном розовом халате.

— Дорогая, ну как ты повеселилась?

— Изумительно! — Хилма смотрела на нее блестящими глазами, что само по себе служило подтверждением ее словам. — Даже Роджеру понравилось, — добавила она.

— Ах, я всегда так радуюсь, дорогая, когда ты посещаешь приличные места, — с тоской в голосе сказала миссис Арнолл.

Под «приличными местами» она имела в виду места, которые они с отцом посещали в счастливые дни их благополучной жизни.

— Неужели ты не спала, ожидая услышать мой отчет о вечере? — спросила Хилма, снимая свои лучшие колготки.

— Нет, нет, я спала. Меня разбудила подъехавшая машина.

— О, прости мама.

— Это неважно, дорогая. Мне не терпелось узнать твои впечатления.

Хилма улыбнулась и закусила губу. Это любопытство матери выглядело так же трогательно и одновременно как-то беспомощно, как и бодрая уверенность отца, когда он отправлялся навстречу очередной неудаче. Мать говорила так, словно жила в чужой стране и ожидала новостей из дома.

— Это было великолепно. — Хилма постаралась подробно описать все, что было: комнаты, платья, даже освещенный луной сад. — Весь вечер царила такая атмосфера… приключения, будто вот-вот должно было произойти что-то необычное.

— Понимаю, — кивнула мать. — Знаешь, если все делается небрежно, кое-как, то и выглядит это довольно дешево и печально, но если с размахом, не жалея денег, да еще с фантазией, то так и должно быть.

— Да, пожалуй. — Хилма почти не слушала рассуждения матери. Она вновь и вновь переживала тот момент вечера, когда оказалась на скамейке сказочного парка, залитого серебристым светом луны.

— Знаешь, дорогая. — Мать сидела в низком кресле, обхватив колени руками. — У меня возникает глубокое чувство удовлетворения, когда я думаю о том, что Роджер имеет возможность предоставить тебе более чем обеспеченную жизнь. Мне ненавистна сама мысль, что могло случиться так, что после замужества тебе пришлось бы экономить, изворачиваться и постоянно беспокоиться о завтрашнем дне, как мне теперь.

— Ах, мама! — Быстро обернувшись, Хилма с состраданием посмотрела — на нее. — Я знаю, тебе очень достается. Это ужасно.

— Что ж, по крайней мере, сначала мне было очень хорошо, — призналась мать. — К сожалению, я не знаю, лучше ли мне сейчас от этого. Я имею в виду, что, может быть, лучше было бы вообще не знать, какой прекрасной и комфортной бывает жизнь, если ты богат. А возможно, что воспоминания о хорошей жизни служат утешением и дают силы мириться с сегодняшней нуждой. Впрочем, по-моему, когда становишься старше, это теряет свое значение, за исключением разве что постоянного раздражения… Но когда ты молода… — Она покачала головой.

— Но разве ты не считаешь, что, по крайней мере, в молодости есть сила духа, способность не сдаваться, наконец, надежда. — В голосе Хилмы прозвучала какая-то мольба. Как будто она просила мать подтвердить какую-то ее новую теорию, зарождающуюся у нее в голове.

Но миссис Арнолл снова покачала головой, и на этот раз еще настойчивее.

— Нет, Хилма, не могу представить себе ничего ужаснее, чем быть молодой, красивой, и не иметь возможности наслаждаться жизнью. Именно поэтому я так рада, что ты выходишь замуж за состоятельного человека, который обеспечит тебе достойную оправу. Ты сможешь иметь красивые наряды, ты хороша собой, чтобы показать себя во всем блеске. Ты сможешь путешествовать с комфортом, испытывать радость, вместо того чтобы сидеть на палубе или на веранде отеля, наблюдая, как другие развлекаются, наслаждаясь жизнью. Ты сможешь дать детям самое лучшее образование, не задумываясь, сколько это будет стоить… Словом, все, потому что ты будешь богата, — закончила миссис Арнолл не очень понятно, но выразительно.

Хилма угрюмо посмотрела на мать. Она знала силу всех этих доводов. Перечисляя преимущества, мать начала с нарядов и закончила детьми. Разумеется, она не имела в виду, что все будет буквально так. Она просто рассуждала о том, как хорошо иметь деньги, которые обеспечивают все это…

Конечно, в словах матери не было ничего того, что и она сама себе не раз говорила. Если тебе нравятся дорогие вещи — а Хилма с грустью призналась себе, что они ей очень нравятся, — то ужасно обидно постоянно обходиться без них. Как сказала мать, возможно, тогда лучше было бы не знать о них вообще. Но когда ты познала радость обладания ими и даже успела привыкнуть к ним, как к чему-то само собой разумеющемуся, а потом утрачиваешь все это, то становится понятным твое стремление вновь обрести все это любой ценой.

— … Так что видишь, дорогая, — ее мать уже довольно долго развивала какую-то тему, не замечая того, что Хилма ее не слушала, — именно поэтому я так обрадовалась, что ты решила принять предложение Роджера. Ну и, конечно, при всем прочем он просто очень приятный и достойный человек, — поспешила добавить она.

— Да, он достойный человек, мама. — Она вдруг поняла, что цитирует кое-кого, но в любом случае, это не совсем то, что обычно говорит невеста о своем женихе. — Он очень симпатичный, — добавила она, чувствуя угрызения совести.

Мать согласно закивала головой.

— Думаю, нам пора ложиться, — улыбнулась Хилма. — Уже, должно быть, очень поздно.

— Да, конечно. Ты там встретила кого-нибудь интересного?

Хилма уже повернулась к постели, так что мать не могла увидеть, как расширились ее глаза и слегка поджались губы.

— Никого особенного. Там было двое или трое новых друзей Барбары. Ах да, чуть не забыла, Роджер встретил Эвелин Мурхауз, дочь банкира. Меня не было рядом, когда их познакомили. Он сказал, что она очень обаятельная.

— Эвелин Мурхауз? Надо же, у нее, наверное, денег куры не клюют. Старый Оуэн Мурхауз оставил ей Бог знает сколько. Она, если память мне не изменяет, единственная дочь и наследница.

— Может быть.

Даже если бы от этого зависела ее жизнь, Хилма не могла сделать свой голос хоть чуточку теплее. Увидев, что дочь уже ложится в постель, миссис Арнолл пожелала ей спокойной ночи и вышла из комнаты.

Хилма выключила свет, но еще долго лежала без сна.

«Знаете, Милая, — вспомнила она слова Незнакомца, — наша с вами беда в том, что мы не абсолютно меркантильны. К несчастью, в нас есть чуточку романтики, она-то нам и мешает в осуществлении нашей цели».

Она вздохнула и перевернулась на другой бок. Она вспомнила, засыпая, что они оба согласились, что, когда вступят в брак, у них уже не будет возможности проявлять свой романтизм, и, кажется, их это не испугало…


Глава 5


В середине следующего дня появилась Барбара, как всегда, очень хорошенькая и модная в своем брючном костюме сливового цвета.

— Привет, — весело сказала она. — Я пришла обсудить вчерашний вечер.

Это была одна из привычек Барбары. Она любила проводить подробное разбирательство того, что ей особенно понравилось.

— Правда, Хилма, было очень весело? Тетя Сесили, вы себе представить не можете, как все было замечательно. Разве ты не рада, что я заставила вас с Роджером пойти на этот вечер?

Она поворачивала голову то к одной, то к другой, задавая вопросы и сама комментируя ответы.

— Хилма выглядела очаровательно. Ты, Хилма, была такая изысканная и романтическая. Да, да, Хилма. И платье было прелестное. Надеюсь, оно не совсем испорчено?

— Как, ты испортила платье? — огорчилась миссис Арнолл.

— Нет, мама, ничего серьезного, с ним все в порядке.

— Я, кажется, допустила ошибку, — жизнерадостно продолжала щебетать Барбара. — Хилма, наверное, не собиралась говорить вам об этом, тетя Сесили. Конечно, матерям такие вещи не рассказывают. Какими бы добрыми они ни были, а вы очень добрая, тетя Сесили, подобные вещи их всегда огорчают. Если подумать, я бы тоже не рассказала своей матери об этом. Но когда ты замужем, все по-другому. Тогда, если ты испортишь какую-нибудь вещь, только сама и переживаешь. Когда ты будешь женой Роджера, все так и будет, — заверила она Хилму. — Он принадлежит к тому типу людей, которым нравится дарить подарки и делать приятное. Начинай сразу приучать его к тому, чтобы он делал так, как удобно тебе. У меня с Джимом никаких проблем. Он не меньше меня заинтересован в том, чтобы его жена всегда хорошо выглядела и была модно одета. — Барбара весело рассмеялась. — Ты уверена, что не испортила платье? — не успокаивалась миссис Арнолл, будучи не в силах так легко перестать думать об этом. — Оно порвано? Или ты на него что-то пролила?

— Оно слегка порвалось по шву. Совсем немножко… ничего страшного.

— А где именно, в каком месте?

— У талии, где складочки. Служительница в туалетной зашила его совершенно незаметно. Не стоит об этом беспокоиться, мама, — торопливо объяснила Хилма. Ей было очень неприятно так откровенно лгать матери и видеть ее огорчение.

— Ну ладно, если ты уверена…

— Да, мама, совершенно уверена.

— Там были такие интересные люди, — продолжала Барбара, решив, что уже вполне достаточно обсуждать испорченное платье. — Граф Карборо и графиня Джулия Фокс. Потрясающе! Она снова блондинка. И Эдвард Мэйн. Говорят, что камера не лжет, но должна заметить, что в жизни он выглядит на десять лет старше, чем на экране. Потом там был сэр Майлс с женой. Она такая нервная, сухопарая, правда, еще и сейчас видно, что когда-то была красавицей. Да, еще Эвелин Мурхауз! Знаете, дочь банкира Мурхауза. Кстати, нас с Роджером с ней познакомили. Дай вспомнить, почему тебя не познакомили с ней, Хилма. Ах да, это было как раз, когда ты приводила в порядок платье. Ты знаешь, она очень привлекательная. Недавно было объявлено о ее помолвке. Я забыла с кем, по-моему, с кем-то из малоизвестных. Впрочем, такая богатая, как она, может себе позволить выйти замуж по любви. А он получает богатую и обаятельную жену. Вот кому повезло!

— Барбара, Барбара! Не будешь же ты отрицать, что сама вышла замуж иначе? — мягко проговорила Хилма, и ее улыбка получилась не очень дружеской.

— Ну, конечно, нет, — поспешно согласилась Барбара. — Я всегда говорю Джиму, что, если бы он был на тысячу фунтов в год беднее, ему бы не досталось места на корабле. В конце концов, надо знать свой предел, ниже которого опускаться нельзя.

— Моя дорогая, такие вещи не говорят вслух, это просто неприлично, — возмутилась миссис Арнолл.

«Мама правильно ответила ей», — подумала Хилма.

— А я говорю! — задорно ответила Барбара. Взволнованная рассуждениями племянницы, миссис Арнолл прекратила этот спор.

— Хилма, ты можешь приехать к нам в воскресенье днем? Соберется приятная компания, и мы все поедем на коктейль к Бернторнам. Нам бы очень хотелось, чтобы вы с Роджером тоже были.

Барбара не кривила душой. Она была доброй и сердечной женщиной. Ей доставляло истинное удовольствие привлекать свою кузину к участию во всевозможных развлечениях. Она знала, как у Арноллов изменились обстоятельства, и была в числе тех немногих, чьи привязанность и дружба не охладели.

Хилма всегда с удовольствием принимала ее приглашения, но на этот раз покачала головой.

— Очень сожалею, но боюсь, что в воскресенье я не смогу.

— Ты куда-нибудь идешь с Роджером?

— Нет, я не иду с Роджером.

— О! — Барбара уставилась на Хилму с нескрываемым любопытством.

Она всегда рассказывала о своих делах и была совершенно не в состоянии понять, почему другие не так откровенны. Но, так как ее вопросительный взгляд не вызвал Хилму на откровенность, она после паузы сказала:

— Ну, неважно. Все-таки мне жаль, что тебя не будет. Придет та самая Мурхауз со своим женихом. Ты могла бы с ней познакомиться.

— Ты хочешь сказать, что они будут у тебя? — Хилма не могла скрыть удивления.

— О нет, не у нас, они придут на коктейль к Бернторнам.

— Понимаю, — протянула Хилма, не в силах скрыть своего разочарования.

«О Боже, неужели он пойдет на этот дурацкий коктейль и не придет на встречу со мной? Нет, он не должен так поступить. Он, конечно, придет, просто пробудет со мной совсем недолго, мы едва перекинемся парой слов, потом извинится и уйдет. Наверняка так и будет. Ведь ему еще надо будет вернуться в город, заехать за Эвелин и отвезти ее к Бернторнам. Как глупо было с моей стороны предлагать для встречи такое удаленное место…»

Она поймала себя на мысли, что без труда поддерживает общий разговор, продолжая думать о своем. Барбара щебетала без умолку, и разговор не прерывался. Наконец она попрощалась и ушла.

— А куда ты отправляешься в воскресенье? — робко поинтересовалась миссис Арнолл.

Обычно она не спрашивала Хилму об этом, возможно, потому, что последнее время они всюду бывали вместе с Роджером. Но на этот раз Хилма сказала, что идет одна, и хотя миссис Арнолл не видела в этом ничего предосудительного, ей все-таки было интересно узнать, какие планы у дочери на воскресенье.

Хилма, не колеблясь, спокойно и обстоятельно объяснила матери, что идет на чай к своей подруге, о которой мать слышала, но не была с ней знакома.

Миссис Арнолл была удовлетворена ответом и не проявила дальнейшего интереса. Однако Хилма почувствовала страшную неловкость. Нельзя строить свои отношения с кем бы то ни было на лжи и постоянно изворачиваться. Она не должна так поступать.

Хотя, с другой стороны, речь и не шла о том, чтобы «продолжать встречаться». Они оба были достаточно практичными людьми, у обоих были вполне определенные планы на будущее, и никто из них не собирался отступать от них. И та страшная ночь так и осталась бы эпизодом, который со временем стерся бы из их памяти, если бы не эта встреча на бале-маскараде. Они еще не осознали, что она станет началом крушения всех их так четко выстроенных жизненных планов. Но все это было впереди…

Хилма попыталась разобраться. В какой-то момент она даже подумала, что лучше не ходить на это свидание и просто постараться забыть обо всем.

Однако пообещать и не прийти выглядело как-то глупо, да и просто неприлично. Конечно, если бы у нее было время подумать, она бы никогда не согласилась на встречу, наверное, и он тоже.

… Когда Хилма в воскресенье к назначенному часу добралась до ворот Робин Гуда, то была поражена такому количеству гуляющих. Семьи с детьми, влюбленные парочки… все наслаждались осенним солнцем. Она даже подумала, что им негде будет уединиться, впрочем, это было и ни к чему для их предстоящего разговора.

Она приехала немного раньше: поездка на автобусе заняла меньше времени, чем она ожидала. Не успела она пройтись туда и обратно, как увидела его. Он шел ей навстречу легким пружинистым шагом, который, как она поняла, был свойственен ему. Естественная непринужденность заставляла людей оглядываться на него, но он этого не замечал. Его серьезное сосредоточенное лицо просветлело только тогда, когда он заметил ее. Заулыбавшись, он поспешил к ней, на ходу приподнимая шляпу. И в этот момент она поняла, что необычного в этой встрече. Первый раз они встретились днем, что придавало этому свиданию несколько прозаический характер, в отличие от тех, предыдущих, овеянных дымкой романтики. И она невольно подумала: как они воспримут друг друга в этой обстановке?

Приветствуя, он задержал ее руку в своей на мгновение дольше.

— Я поставил свою машину на стоянке. Подумал, что, может быть, вам захочется пройтись. Но если у вас возникнет желание покататься, я могу тут же взять ее.

— Нет, спасибо, лучше пройтись, — ответила она. — Я и не знала, что у вас есть машина, — нерешительно добавила она.

— О да. — Он пошел рядом с ней, и как будто по общему согласию они свернули на дорожку, которая показалась им безлюдной.

— Какая? — машинально спросила она, все еще чувствуя себя неуютно от яркого солнца, свежего воздуха и полного отсутствия романтического налета в их встрече.

— «Ягуар».

— Должно быть, приятно иметь такую машину. — А про себя подумала: «Дорогие вкусы. Да и светло-серый костюм отнюдь не массового производства, а наверняка сшит не далее четверти мили от Сенвиль Роу».

— Я очень признателен вам за то, что вы пришли, — внезапно произнес он.

Она обратила внимание, что он не называет ее Милая. Возможно, он тоже, как и она, сознавал, что этот ясный солнечный день не создает того легкого игривого настроения их предыдущих встреч.

— Очень приятный день для прогулки, не правда ли? — проговорила она.

— Да, день вряд ли мог быть лучше, — согласился он. — Если мне память не изменяет, весна и осень ваши любимые времена года?

— Почему? — удивленно спросила она.

— Мы ведь как-то говорили с вами об этом. Вы тогда сказали, что любите эти времена года потому, что в них есть грусть, которая придает романтическую нежность вашему отношению ко всему окружающему.

— Как красота Вены… — медленно проговорила она.

— Да, вы правы. Как красота Вены. «Странно, почему мы оба вспомнили о Вене?

Может быть, ее красота позволяет на какое-то время забыть о прозе жизни? Однако не следует поддаваться сиюминутному настроению. Нам следует сегодня же расстаться, и пусть каждый идет своей дорогой», — подумала она.

— Между прочим, мы едва не встретились с вами сегодня у Бернторнов на приеме с коктейлями. Барбара усиленно приглашала меня пойти туда вместе с Роджером.

— Как это?

— Ну, вы же идете туда сегодня?

— Вовсе нет, — возразил он.

— О! — Хилма несколько растерялась. — Странно, я была уверена, что вы приняли это приглашение.

— Нет, — он слегка улыбнулся. — Дело в том, что о нашей встрече с вами мы договорились значительно раньше. Поэтому я, естественно, отказался.

Хилме было интересно узнать, как восприняла этот отказ Эвелин. И хотя она не знала характера его невесты, но была почти уверена, что эта девушка не привыкла к слову «нет».

— Но вы могли бы успеть и туда. — Она постаралась, чтобы это прозвучало как можно безразличнее.

— Не думаю, — ответил он довольно резко. По его тону у нее создалось впечатление, что у него уже был неприятный разговор с Эвелин на эту тему. Если так, то это даже и к лучшему. Видимо, он, как и она, начинает осознавать, что их отношения не имеют будущего, их невозможно продолжать в узких рамках, они становятся тесными… А значит, им не следует встречаться.

Разумеется, они расстанутся хорошими друзьями, сохранив приятные воспоминания…

По его несколько отрешенному выражению лица она могла с уверенностью утверждать, что и он пришел к тому же выводу.

— Так, значит, вы тоже знакомы с Бернторнами? — наконец спросил он, прервав затянувшееся молчание.

— Нет, по правде говоря, я их не знаю. Они друзья Барбары. Она хотела, чтобы я и Роджер пришли сегодня к ним, с тем чтобы мы все вместе отправились на коктейль к Бернторнам.

— На этот раз без масок? — Он задумчиво смотрел вперед, и на его губах играла непонятная улыбка. — Это, естественно, спутало все карты. Не так ли?

— Да, мне тоже так показалось. Это заставило меня задуматься… что пришло время… — Она не закончила фразу.

— Пришло время сказать друг другу: «Addio, senza rancor»? — Он вопросительно посмотрел на нее.

— Что означает эта фраза?

— Что-то вроде: «Прощай, не поминай лихом». Но если вспомнить, как это сказано в первоисточнике, а это из «Богемы», то следует перевести так: «Прощай, пока еще есть время проститься без упреков и сожалений».

— Прекрасно сказано, — холодно усмехнулась Хилма.

— Посидим здесь? — неожиданно предложил он, указывая на скамью, на которой солнце и тень создавали какой-то замысловатый узор.

Она тотчас согласилась, почувствовав созвучность их настроений. Теперь даже самый долгий разговор будет не так неприятен. Возможно, будет даже забавным. Ведь с чувством юмора у них все в порядке.

— Здесь очень приятно. — Она стянула перчатки, и его внимание привлекло кольцо на пальце — символ помолвки.

— Гм-гм, очень красивое кольцо. — Слегка насмешливо он взял ее руку и стал разглядывать его.

— Разве тогда… тогда на балу… вы не увидели его?

— Тогда я не смотрел на ваши руки, — сухо ответил он.

Она не нашлась что ответить, и после некоторого молчания он продолжал:

— Очень надежное подтверждение весьма благополучного состояния дел у вашего нареченного, — заключил он, отпуская ее руку.

— Я тоже так думаю, — невозмутимо согласилась она. — Кстати, ваша… Эвелин показалась мне очаровательной, когда я увидела ее на маскараде. Вы были правы, — добавила она.

— Да, это так.

— И как скоро вы собираетесь пожениться? — Ее внимание, казалось, было занято наблюдением за храброй птичкой, которая, подпрыгивая, все ближе и ближе приближалась к ним.

Наступила небольшая пауза.

— По всей вероятности, сразу после Рождества. Эвелин хочет провести медовый месяц на Ривьере, чтобы избежать самый неприятный месяц лондонской зимы, — без особого энтузиазма ответил он.

— Это хорошая идея.

— А когда у вас свадьба?

— Думаю, примерно в это же время. Мой брат к тому времени должен вернуться домой. Он в Америке, в деловой поездке. Мне хочется, чтобы он был на моей свадьбе.

— Конечно. — В его голосе звучал вежливый интерес. — Это ваш единственный брат?

— Да, и мы очень дружны с ним с детства. Он улыбнулся и шутливо сказал:

— Вы, наверное, были очень благовоспитанным ребенком, Милая. И, наверное, очень хорошенькая, с этими ясными синими глазами и золотыми волосами до середины спины, не так ли?

Хилма рассмеялась.

— Безусловно, волосы у меня были длинными. Но насчет «благовоспитанного ребенка», боюсь, что это не про меня. Иногда мы с Тони были просто невыносимыми. Между прочим, тот перочинный ножик… это его, еще с детских времен, — добавила она.

— Ах, это тот, с помощью которого вы проникли в мою квартиру и взломали замок моего бюро?

— Ну, если вам так хочется, назовите это так, — согласилась она.

— Какое необычное применение сувенира невинных детских лет, — насмешливо заметил он.

— Тони с вами бы не согласился, — мгновенно возразила она. — Мы и раньше пользовались этим ножом для открывания окон.

— Боже мой! У вас что, была небольшая банда взломщиков?

— Вовсе нет. Просто когда мы жили у деда на ферме, то часто ночью вылезали из нашего окна на крышу сарая, спускались на землю и отправлялись гулять при луне. А потом возвращались через кухонное окно и по задней лестнице пробирались наверх к себе в спальню. Этим ножом мы и отжимали оконный шпингалет.

— Так вот откуда этот профессионализм. Теперь понятно, почему вы так легко проникли в мою квартиру.

— Боюсь, что так.

Он смотрел на нее с задумчивой улыбкой и, пожалуй, чересчур восхищенно, если учесть, что они уже обсудили вопрос расставания.

— Это не очень-то подходящее начало жизни для такой золотой девушки какой вы стали потом.

— Я пытаюсь понять, — задумавшись проговорила Хилма, — какой смысл вы вкладываете, называя меня так?

— «Золотая девушка»? Но вы же действительно золотая во всех смыслах. Именно так я всегда думаю о вас. Ваши изумительные волосы, ваш аристократизм, ваша манера держаться — все это как бы подтверждает, что только самое лучшее и дорогое едва достойно вас.

Хилма еще осмысливала его слова, когда толстенький мальчуганов очень тесном костюмчике приблизился к ним и спросил:

— Пожалуйста, не могли бы вы сказать мне, который час?

— До чая еще очень далеко. Мальчик огорченно вздохнул.

— Пять минут пятого тебе годится? Мальчик покачал головой.

— Чай будет только в пять.

— Да, это грустно. А что это у тебя под мышкой?

— Мой грузовик. Он сломался. Колесо соскочило. — Было ясно, что жизнь — дело скучное и безрадостное.

— Дай-ка мне его. Я посмотрю, может быть, смогу починить.

Хилму удивило и весьма позабавило, с какой спокойной уверенностью ее спутник справился с ситуацией. Через минуту уже ни он, ни маленький мальчик не обращали на нее внимания. Они склонились над грузовиком и были заняты мужским разговором.

— Сможете починить? — с беспокойством осведомился мальчик.

— Думаю, да, если ты доверишь его мне и не будешь мешать.

Мальчик выпрямился.

— Я очень устал, — сказал он тихо. — Я, наверное, прошел много миль.

— А, так ты, оказывается, путешественник. Тогда тебе лучше присесть и отдохнуть.

Мальчик безуспешно попытался вскарабкаться на довольно высокую для него скамью, и Хилма снова отметила про себя, как умело ее спутник подхватил эту толстенькую фигурку и посадил на скамейку.

— Вот так. А теперь посиди спокойно, пока я закончу.

Ребенок медленно потер руками колени. Потом посмотрел на Хилму, по-видимому, только сейчас заметив ее:

— Он ваш муж?

— Нет.

Он снова потер колени.

— Он очень умный, правда? Хилма рассмеялась.

— Она не может тебе ответить, старина. Она недостаточно хорошо меня знает. И я ей не починил ни одной игрушки.

Мальчик нашел это очень смешным и рассмеялся.

— Уже почти готово? — Он доверчиво оперся на руку Хилмы.

— Почти.

— По-моему, вы очень умный, даже если она так не считает.

— Спасибо. Я польщен. Ну, кажется, готово. — Он поставил грузовичок на землю. — Давай посмотрим.

Строгий владелец несколько раз прокатил грузовичок туда и обратно, после чего объявил, что все в порядке.

— Я должен идти.

— Как хочешь. Мы вовсе не настаиваем на этом, правда ведь, Милая?

Хилма согласно кивнула.

— Как ее зовут? — удивленно спросил мальчик.

— Милая, — последовал ответ. Мальчик медленно покачал головой.

— Какое смешное имя, — заметил он.

— Ты так считаешь? А по-моему, оно ей очень подходит.

Хилма слегка заерзала в знак протеста.

— А меня зовут Ричард.

— Очень красивое имя и звучит романтично.

— А что такое «романтично»?

— Ах! Ты задал один из тех вопросов, на который так трудно ответить. Милая, что такое «романтично»? — Смеющиеся глаза обратились к Хилме, однако он тут же сам продолжил: — Полагаю, это можно сравнить с украшением на прянике, Ричард. Или с блеском, который можно принять за блеск золота, а на самом деле золотом не является. Понимаешь, старина?

— Да, но это очень глупо, — категорично заявил Ричард.

Хилма фыркнула, а ее спутник медленно проговорил:

— Знаешь, я очень боюсь, что ты произнес самое мудрое слово об этом. Романтика относится к тем очаровательным, но, как ты сказал, глупым вещам, из-за которых в повседневной жизни одни только трудности. Не так ли, Милая?

— Совершенно верно, — холодно согласилась Хилма. — Думаю, лучше не скажешь.

Мальчик счел этот разговор скучным и неинтересным, его мысли снова обратились к насущным проблемам.

— А теперь уже пришло время чая? — спросил он.

Хилма посмотрела на часы и сочувственно улыбнулась.

— Боюсь, что нет.

Но у ее спутника возникла идея, которая, несомненно, должна была заинтересовать мальчика. Опустив руку в карман, он достал несколько монеток и стал их внимательно разглядывать.

— Мне кажется, что пришло время лимонада, — задумчиво проговорил он.

— Он продается у человека с лотком сладостей! — с восторгом воскликнул мальчик.

— Да, у человека с лотком сладостей. Если, конечно, он у него есть.

— О да. В больших кувшинах с плавающим сверху лимоном.

Ричард, кажется, был в этом вопросе очень осведомленным.

— Знаю. Такая ярко-желтая жидкость. Абсолютно неудобоваримая, но, несомненно, очень вкусная, когда тебе еще нет семи. Ладно, получай. — Деньги перекочевали в пухлую горячую ладошку и были крепко в ней зажаты. — Беги за своим лимонадом. А к тому времени, как ты управишься с ним, наступит и время чая.

Казалось, мальчик тоже так решил, поэтому он быстро соскользнул со скамейки.

— До свидания. — Он вежливо пожал руку своему благодетелю. — Спасибо, что починили мой грузовик. До свидания, Милая. — Он пожал руку и Хилме.

Она улыбнулась ему и выразила надежду, что лимонад ему понравится.

— Конечно, — заверил он и затопал прочь, таща за собой грузовичок.

Когда он ушел, Хилма с улыбкой обернулась к своему спутнику:

— Не правда ли, очень симпатичный мальчуган?

— Очень.

— Вы, оказывается, хорошо знаете психологию детей.

— Я? Да нет. Почему вы так решили? — удивился он.

— Ну, вы так умело с ним общались. Большинство неженатых мужчин как-то сторонятся детей, не находят с ними общего языка.

— Я не уверен, что хорошо знаю психологию детей, — слегка улыбнулся он, — я просто люблю их.

— Любите?

— Это вас удивляет.

— Ну, если хотите, то да. Это как-то не вяжется с вами. И все же, — она с легкой насмешкой склонила голову, — очень приятно сознавать, что из вас выйдет хороший муж и отец.

— Что? — Он слегка дернулся. — А, да-а, конечно. Вы, кажется, как-то сказали, что ваше самое заветное желание — стать хорошей женой и матерью, и это особенно привлекает к вам Роджера.

— Я это говорила? Да, пожалуй. — Она задумалась. — Правда, смешно, что именно вам и мне предстоит очень почетная и солидная роль, в то время как нам более свойственны легкомысленные поступки. И тем не менее, я думаю, мы с честью справимся с ней.

— Но вы ведь не восстаете против этой роли.

— Хорошей матери и жены? Какой мне смысл восставать?

— Я спросил вас не об этом. Я спросил, нравится ли вам эта роль?

— Кажется, мы заговорили серьезно, не так ли?

— Совершенно серьезно.

— Что ж… я думаю… да. Я хотела бы иметь детей. По крайней мере одного.

— В данных обстоятельствах… естественно, от Роджера.

Она помолчала и уже более веселым тоном спросила:

— А вы? Вы представляете себя в роли отца?

— Разумеется. Мне бы хотелось иметь кого-то похожего на этого толстенького мальчугана с грузовичком.

Хилма рассмеялась, хотя ее почему-то растрогало, как он это сказал.

— Что ж, ведь это вполне осуществимо. Он покачал головой.

— Вы хотите сказать «нет»? — удивилась она. — Но почему? Может быть, Эвелин не хочет… — Хилма оборвала фразу на полуслове. — Право, мне очень жаль, если так. Простите.

Он пожал плечами, и снова на его губах мелькнула эта странная улыбка.

— Вам не за что извиняться. Мы ведь всегда были откровенны в наших беседах, и кроме того, я не это имел в виду. Думаю, что Эвелин очень хочет иметь детей. По крайней мере, как бы это выразиться, она включает их в свой жизненный расклад.

— Тогда что, собственно, вы имели в виду, говоря, что у вас вряд ли будет такой, как тот толстенький мальчишка, и почему он должен быть именно таким?

— Надеюсь, вы обратили внимание, — проговорил он, — что у этого мальчугана очень светлые волосы и голубые глаза?

— Да, конечно. — Сердце ее невольно сжалось в предчувствии какого-то его признания, которое очень болезненно затронет его.

— Может, вам покажется это несущественным, даже глупым, но уж если предаваться романтическим бредням… я хотел бы иметь ребенка со светлыми волосами и голубыми глазами.

Наступило молчание. Хилма еще не поняла, как надо отнестись к его словам, поэтому постаралась превратить все это в шутку.

— Тем хуже для вас. Кажется, Эвелин такая же темная, как и вы? И конечно, это, как вы сами выразились, всего лишь романтические бредни. Я-то думала, вы хотите сказать что-то серьезное.

Она увидела, как его ноздри слегка раздулись. Он постарался ответить ей тем же легкомысленным тоном.

— Ах, простите меня, Милая, конечно же, это несерьезно. Это действительно всего лишь романтические бредни, и ничего больше. Природе человека свойственно хотеть то, чего он не может иметь.

Хилма кивнула и ответила почти весело.

— Совершенно верно! Именно так все и происходит: у меня будут маленькие голубоглазые блондины, хотя, как я сейчас поняла, гораздо больше хотела бы иметь пухленького мальчика с большими темными глазами и… — Она не смогла договорить. Совершенно неожиданно ее веселость улетучилась, и она в растерянности закрыла лицо руками.

— Не надо, Милая.

Голос звучал мягко, но настойчиво. Она подумала, что и ему, пожалуй, тоже не удалось бы закончить эту фразу на веселой ноте.

Хилма не очень понимала, чего ждала от него. Да и как это можно было понять, когда и в собственных-то мыслях не могла разобраться. Закрыв лицо руками, она бессвязно повторяла про себя: «Это нелепо, нелепо! Ведь я даже не знаю его имени! Что со мной?»

Он отнял от лица ее руки и крепко сжал их. Он ничего не сказал, но, когда минуту спустя она посмотрела на него, он был бледен и очень подавлен. Она подумала, что, наверное, тоже побледнела, потому что выражение его лица смягчилось, когда он встретился с ней глазами.

— Простите меня, Милая. Нам не надо было поднимать эту тему. Это моя вина.

— Нет! Вы ни при чем. Во всем виноват Ричард. — Она попыталась улыбнуться. — Это он навел нас на эту тему. Впрочем, это неважно. Мы и так наговорили слишком много. Предались своим… нашим романтическим бредням, или как вы их там назвали…

Он кивнул.

— Наверное, вы правы. И все-таки не слишком хорош этот наш мир. Правда, Милая?

— А может быть, это мы не очень хорошие?

— Хотим и пирог наш съесть, и чтобы при этом он остался целым? Да, очевидно, так. Жаль, что мы с вами не решительные и не героические люди, и характеры у нас не волевые. — Он снова улыбнулся.

— Или просто слишком хорошо знаем, какой отвратительной может быть жизнь без того, чего мы так хотим получить от нее, — она произнесла это отрывисто и сухо. Возможно, потому, что внутри у нее что-то больно защемило, а может быть, потому, что начала понимать, как далеко в этих разговорах они ушли от действительности.

«Не только таинственная ночь и луна могут быть опасны, — мрачно подумала Хилма. — Солнечный свет и Ричмондский парк не менее опасны». И с холодностью, которая, как она думала, была лучшей защитой, проговорила:

— Даже если вы не собираетесь к Бернторнам, боюсь, что мне пора идти. В любом случае, я… я не могу так долго задерживаться.

На мгновение она увидела протест в его глазах. Затем он очень спокойно сказал:

— Да, конечно, я понимаю. Могу я подвезти вас до города?

Говоря это, он поднялся и теперь смотрел на нее сверху вниз.

— Нет, спасибо. Право, не стоит.

— Это доставит мне удовольствие.

— Удовольствие, — подчеркнуто ответила она, — которому разумнее не предаваться.

И снова внезапный протест в его глазах, который тут же сменился принятием этого факта.

— Как вам будет угодно. — Он слегка поклонился.

Она хотела резко возразить, что ей это вовсе не угодно и он это прекрасно знает, только что же можно сделать?

Но она ничего не сказала. Потому что это привело бы к неприятному разговору, который Бог знает чем бы кончился. Самым правильным в эту минуту было сохранить выдержку и спокойствие и принять без каких-либо бурных эмоций неизбежность того, что человек в этом мире не может получить всего, что он хочет.

— Я думаю, — она посмотрела на него, — что скажу вам сейчас «до свидания» и останусь здесь еще немного, а вы уйдете.

— Но вы сказали, что вам надо идти, — ласково улыбнулся он, восхищаясь ее мужеством. — Я не тороплюсь. Давайте попрощаемся здесь, как вы предлагаете, но уйдете вы, а я останусь.

Она решила, что он просто все осложняет, и нетерпеливо пожала плечами.

— Ладно. — Поднявшись со скамьи, она протянула ему руку.

— До свидания, Милая. Это было замечательно. — Склонив голову, он поцеловал ей сначала одну, потом другую руку.

Как ей хотелось его поцеловать! Она с невероятным усилием удерживала себя, понимая, что не должна этого делать. Разрыв состоялся, и было бы просто безумием не видеть его.

— Прощайте, — мягко проговорила Хилма в свою очередь. — Я… я надеюсь, что вы будете очень счастливы.

— Надеюсь, что вы тоже, дорогая.

Она высвободила свои руки и отвернулась от него, даже не успев осознать, что делает. И вот она уже шла по дорожке…

Только теперь она поняла, почему он настоял на том, чтобы ушла она, а он остался. Вовсе не для того, чтобы все осложнить, как она подумала, а чтобы ей было легче. Потому что легче идти, то есть что-то делать, чем сидеть смотреть, как из твоей жизни уходит дорогой тебе человек и ничего не предпринимать, чтобы вернуть его… «Я тоже смогла бы так», — уверенно сказала себе Хилма. Однако была рада, что не на ее долю выпало это горькое бездействие.


Глава 6


Хилма взяла себя в руки задолго до того, как вернулась домой. Она даже сама себе удивилась: как это она могла так распуститься. Ведь она давно все решила, чего она хочет, и у нее не было в этом никаких сомнений и колебаний. По крайней мере, в последние годы.

Роджер был не единственным мужчиной, который хотел на ней жениться, но она выбрала его. Он был в высшей степени завидный жених. И ей даже не надо было перечислять все преимущества брака с ним. Они были очевидны.

Богатый, преданный, любящий ее, и вообще во всех отношениях достойный человек. О таком муже можно было только мечтать. «И я привязана к нему, — твердо и уверенно сказала себе Хилма, ничуть не покривив при этом душой. — Я отношусь к нему с разумной привязанностью, которая создает прочную основу для брака. Я прекрасно понимаю, чего мне не хватает. — Она старалась быть абсолютно честной с собой, она всегда гордилась своим умением смотреть правде в глаза. — Мне только не хватает в Роджере этой прелестной, веселой, неразумной романтики, о которой мечтаешь в девичестве. Ну и что? Это ведь не самое главнее… И вовсе не следует обольщаться, будто такое романтическое чувство часто встречается в жизни. А если и встречается, перевешивает ли оно все прочие преимущества «разумного» брака? Конечно, жаль, но, увы, это так, — размышляла Хилма с грустью. — Одним из преимуществ… или недостатков трезвого взгляда на жизнь и является невозможность обманывать себя, будто удовольствие от риска никогда не знать, что будет с тобой завтра, лучше ощущения комфорта и твердой почвы под ногами», — уверенно сказала себе Хилма.

И, сворачивая к воротам достаточно жалкого на вид дома, где теперь она жила с родителями, Хилма была довольна, как разумно и здраво она рассуждает о преимуществах ее брака с Роджером.

— Это ты, Хилма, дорогая? — окликнула ее мать из гостиной. — Нас пришла навестить тетя Мэри.

Оживленный голос миссис Арнолл создавал впечатление, что визит тети Мэри — радостное событие в их доме. На деле он был всего лишь нежданным. Тетя Мэри была двоюродной бабушкой Хилмы, старой дамой устрашающего вида и крайне нелюбезного характера. Ее любимой фразой была: «Я всегда ставлю в известность своих родственников, что мой дорогой покойный муж оставил мне только пожизненный доход со своего капитала, который после моей смерти весь пойдет на благотворительные дела. Я говорю им это для того, чтобы у них не было причин желать моей смерти».

Ей, по-видимому, никогда не приходило в голову, что у ее родных могут быть и другие, и даже более веские причины для таких нехороших мыслей.

Однако было известно, что к своей внучатой племяннице она иногда бывала благосклонна.

Так что, когда Хилма вошла в комнату, ей был подарен не только заинтересованный взгляд, но и ледяная улыбка.

— Как поживаешь, Хилма? Господи, дитя, как у тебя горит лицо! Сразу видно, что ты была со своим возлюбленным, — несколько неудачно начала разговор тетя Мэри.

Миссис Арнолл смущенно кашлянула, но Хилма рассмеялась и наклонилась поцеловать подставленную для этой цели щеку тети Мэри.

— Я не очень хорошо себя чувствую, — отрезала тетя Мэри. — Я бы даже сказала, что чувствую себя плохо. Только я не трещу об этом, как делают многие, и поэтому никто не обращает на это внимания. А ты выросла с тех пор, как я видела тебя в последний раз.

Хилма понимала, что бессмысленно обращать ее внимание на то, что в двадцать пять лет это маловероятно, и поэтому только сказала:

— Наверное, это потому, что сегодня я на высоких каблуках.

Тетя Мэри поглядела на каблуки.

— Возможно. Они действительно до нелепости высокие.

— Хилма, у тети Мэри есть для тебя очень приятные новости, — радостно сказала мать.

— Спасибо, Сесили, — резко оборвала ее тетя Мэри. — Я вполне могу сама сказать, без твоей помощи.

Миссис Арнолл поджала губы и замолчала.

— Так ты скоро выходишь замуж? — Тетя Мэри перевела свои на редкость блестящие глаза на Хилму.

— Надеюсь, — согласилась Хилма.

— Что значит надеешься? Он что, не хочет жениться на тебе?

— Хочет, хочет, — засмеялась Хилма. — Я просто хотела сказать, что мы еще не назначили день свадьбы.

— Что ж, пора бы и назначить, — скачала тетя Мэри. — Слишком долгие помолвки так же опасны, как и слишком короткие. Люди становятся беспокойными. Ну, во всяком случае, я говорила с твоей матерью о приданом. Они с отцом, конечно, не многое могут сделать, чтобы ты пришла к мужу прилично одетая. Так что я собираюсь позаботиться об этом.

— Тетя Мэри! — Хилма разрывалась между удивлением по поводу необычной дурости и раздражением из-за оскорбительного способа ее выражения. — Я… не знаю, что и сказать.

— Ничего и не надо говорить за исключением «спасибо». Я — женщина небогатая, кривила душой тетя Мэри. — Но я готова дать чек на пятьсот фунтов. На эти деньги ты сможешь купить себе все необходимое.

— Необходимое? Тетя Мэри, да за целое состояние! Я…

— Ничего подобного, — возразила тетя Мэри, наслаждаясь моментом, — но этого должно хватить.

— Вы потрясающе щедры, тетя Мэри. Я никогда не смогу отблагодарить вас как следует, — очень серьезно проговорила Хилма.

— Ну-у… — Кажется, впервые в жизни тетя Мэри не стала оспаривать чужое мнение. — Я не хочу сказать, что сделала бы это в любом случае. Но могу заверить тебя, Хилма, что я очень довольна твоим выбором.

Хилма улыбнулась, несколько удивленная, что тетя Мэри так довольна этим. Одна старая дама была не склонна оставить свои слова без объяснений и продолжала:

— Это то, что я называю разумным браком. Ты, Хилма, в своем роде очень хорошенькая девушка, и я могу предположить, что много молодых глупцов нашептывали тебе всякую чепуху. Но я рада, что ты не поддалась этому, а выбрала солидного человека с хорошим положением, такого, который сможет достойно обеспечить твою жизнь. Я приветствую здравый смысл и с удовольствием выкажу свое одобрение таким образом. Я ничего не дала бы тебе, если бы ты выходила замуж за нищего шалопая только потому, что он похож на модного певца.

— Но, тетя Мэри. — Хилме стало по-настоящему смешно. — Неужели вы могли подумать, что я способна на такую глупость?

— Нет, — призналась старая дама, — нет, не могу сказать, что я на самом деле верила в такую чушь, но с молодыми девушками никогда нельзя быть ни в чем уверенной. Подует какой-нибудь мнимой романтикой — и они готовы бросить все ради нескольких мгновений экстаза.

Хилма сознательно запретила себе думать о некоторых событиях последних двух недель.

— Принося реальность в жертву фантазии, не так ли? — промолвила она.

— Именно так. Хотя я и не люблю расхожие истины, — едко согласилась тетя Мэри.

— Что ж, как видите, — несколько сухо продолжала Хилма, — я последовала тому здравому смыслу, которым вы руководствуетесь в жизни, тетя Мэри, и выбрала человека с солидным и надежным положением.

— И поэтому я собираюсь подарить тебе приданое, — кивнула ее двоюродная бабушка, явно придерживающаяся принципа «у кого есть, тому и дается».

— Разве это не прекрасно, дорогая моя? — улыбнулась дочери миссис Арнолл. Резкие манеры тети Мэри и ее высказывания не могли омрачить радость, которую она испытывала от этого щедрого подарка.

— Прекрасно, — согласилась Хилма и почувствовала подступивший к горлу комок. Она не знала точно, было ли это из-за матери или из-за чего-то еще, что не имело никакого отношения ни к приданому, ни к тете Мэри.

Тетя Мэри была женщиной решительных действий, имевшей, кроме того, склонность к театральности. Поэтому перед тем как уйти, она медленно выписала чек на Хилму, повторяя при этом вслух: «Пятьсот фунтов», чтобы Хилма и ее мать еще раз почувствовали всю щедрость ее поступка.

— Спасибо, тетя Мэри, просто огромное спасибо, — Хилма стояла и вертела в руках этот розовый клочок бумаги. — Я очень ценю это, поверьте.

— Надеюсь, — сказала тетя Мэри, — но не думай, что я буду помогать тебе каждый раз, когда у тебя будут возникать трудности. Не вздумай влезть в долги и потом кидаться ко мне за помощью.

Хилма не могла даже представить себе такую ситуацию, но покорно пробормотала:

— Нет, конечно, нет, тетя Мэри.

— И я надеюсь, что, когда у тебя родится первая дочь, ты вспомнишь единственную родственницу, которая была так щедра к тебе.

Хилма сумела тактично ответить что-то невнятное. Затем по просьбе двоюродной бабушки она вызвала такси и почтительно проводила ее к машине.

После этой, по словам миссис Арнолл, посланной с неба щедрости тети Мэри не осталось никаких причин откладывать свадьбу. Миссис Арнолл вообразила, что Хилму мучило именно это.

— О, я знаю, как ты переживала, дорогая, по этому поводу, — сочувственно повторяла она Хилме. — Так ужасно было все время думать, как обеспечить приданое. Для нас это такая проблема! И не потому, что Роджеру было бы важно, что на тебе надето, дорогая, — поспешила она отдать должное ему, — но любой девушке хочется иметь красивые наряды, когда она выходит замуж. И каждый раз, когда ты думала о дате свадьбы, ты, конечно, не могла не думать, что будет с твоим приданым. О, я видела это, дорогая, я видела, какой ты стала нервозной и озабоченной, хотя ничего тебе не говорила.

Хилма улыбнулась, не возражая. Она не могла сказать матери, что беспокойство ее было никак не связано с заботой о приданом. И Роджер тоже здесь был ни при чем.

Конечно, неожиданный чек решал множество проблем, и она стала строить планы, на что потратить эти деньги.

Роджер не скрывал своей радости, что она наконец проявила интерес к свадьбе.

— По-моему, Хилма, — сказал он, с видом человека серьезно все продумавшего, — хорошо будет назначить свадьбу сразу после Рождества. А потом мы сможем провести медовый месяц на Ривьере, избежав самого неприятного периода здесь.

Он так откровенно радовался этому своему плану, что Хилме пришлось тщательно скрыть свое раздражение и ироническое отношение к этой идее. Подумать только, что он выбрал то же время для свадьбы и медового месяца, что…

Ну и пусть! Глупо обращать на это внимание. Ривьера достаточно велика, чтобы две пары молодоженов могли там и не встретиться. Но есть что-то сверхъестественное в этом совпадении.

— Ну, Хилма, что ты об этом думаешь? — Роджер был человеком добродушным, но любил, чтобы его предложения принимались с восторгом и безоговорочно.

— Это будет прекрасно, — нерешительно промолвила Хилма. — Но я думала, может быть… а как насчет Италии? Может быть, лучше поехать туда?

— Мне не очень-то нравятся итальянцы, — объявил Роджер. Он любил делать такие обобщающие заявления.

На минуту Хилме очень захотелось возразить; поскольку он человек довольно замкнутый, то и французы ему тоже не понравятся. Но, прекрасно представляя себе его ответ: «Разумеется, все они иностранцы», решила воздержаться.

— Давай немножко подумаем, — предложила она.

И Роджер с неохотой согласился, поскольку считал, что уже достаточно все обдумал.

Миссис Арнолл тоже была счастлива. Она активно начала готовиться к свадьбе. Хилма не без горечи подумала, что довольно много людей вокруг нее получают гораздо больше удовольствия от приготовлений к ее свадьбе, чем она сама. Например, тетя Мэри, пребывающая в приятном убеждении, что только ее чек спас свадьбу от того, чтобы она не выглядела жалким зрелищем; ее мать, которая наконец могла позволить себе тратить деньги безоглядно, пусть и не на себя. И, наконец, Роджер, удовлетворенно взирающий на то, как претворяется в жизнь его лучшая идея. Даже ее отец не остался безучастным:

— Что ж, дорогая моя, — сказал он, — я счастлив при мысли о том, что очень скоро у тебя будет свой дом и ты сможешь устроить в нем все, как захочешь. Ты, Хилма, принадлежишь к тем людям, которым деньги очень к лицу, — весело сказал он.

— А разве они идут не веек улыбнулась она в ответ.

Но отец покачал головой.

— Нет, дорогая. Это фрак: некоторым мужчинам он к лицу, а некоторые его просто не должны надевать. Но ты… тебе деньги очень «идут».

— Да, конечно, я понимаю, что ты имеешь в виду, папа. Наверное, поэтому я… поэтому я придаю такое значение тому, что можно купить за деньги. И это не только материальные вещи, но и возможность жить без напряжения и нужды, наслаждаться искусством и… и все тому подобное.

Отец кивнул.

— Совершенно верно, дорогая. Вот к этому я и стремлюсь, пытаясь снова обрести состояние. И знаешь, Хилма, думаю, что этот день не так далек, — он задумчиво улыбнулся, глядя на огонь в камине. — Конечно, я пока ничего не говорил твоей матери, потому что она смотрит на все пессимистически. Но должен тебе заметить, что сейчас в Сити происходят весьма интересные вещи, которые человек со знаниями и умением предвидеть может использовать с выгодой для себя.

— Я уверена в этом, пана, — грустно улыбнулась Хилма.

Но он этого даже не заметил, потому что смотрел на огонь и видел там золотые отблески своей мечты о будущем.

Иногда Хилма задумывалась, не приснилась ли ей эта странная и трогательная история и человек, называвший ее Милая. Но даже только повторение этого имени в мыслях вызывало его образ так живо, что это не могло быть сном. Она часто видела его солнечным днем в Ричмондском парке, когда он чинил грузовичок мальчугана; в лунном свете таинственного сада, когда он снял маску и улыбнулся, глядя на нее своим чуть циничным взглядом; в его квартире, когда он, стоя в дверях, с интересом наблюдал, как она обыскивала его секретер…

Кроме того, он был связан со смертью Чарльза Мартина и окончанием этой мерзкой истории с шантажом. Это ведь ей не приснилось. Именно благодаря всему случившемуся она была свободна от угроз! Абсолютно свободна, и могла выходить замуж за Роджера…

Было где-то около середины ноября, когда Хилма получила письмо. Она посмотрела на конверт с некоторым интересом, так как почерк был ей совершенно незнаком.

Письмо принесла мать вместе с открыткой, приглашающей на примерку одного из платьев. Письмо вызвало огромный интерес миссис Арнолл, а вместе с ним и целый поток вопросов.

Хилма распечатала конверт и вытащила одинарный листок толстой кремовой бумаги.

«Милая…» — начиналось письмо.

Ей удалось каким-то образом скрыть свое изумление и ухитриться связно отвечать матери, одновременно, как бы небрежно, проглядывая письмо. Она должна куда-то спрятаться, где сможет прочитать его одна.

— Так что видишь, дорогая, — продолжала бубнить мать, — для тебя будет гораздо лучше принять решение об этом сейчас…

Хилма рассеянно подумала: «О чем она говорит?» — но ответила задумчиво:

— Да, мама, ты совершенно права. Я все обдумаю и решу окончательно.

— Надо это сделать. — Миссис Арнолл выглядела очень довольной и совершенно не обратила внимания, что Хилма сунула письмо в карман и вышла из комнаты.

Наверху, в спальне, Хилма опустилась на край постели и достала письмо.

«Милая! — Ее тронуло и одновременно позабавило, что он продолжает так называть ее, хотя знает ее имя. — Так как мы договорились с вами, что я прочту ваши имя и адрес только по одной причине, вы сразу поймете, почему я счел необходимым написать вам. Вы оказались правы. Кузен Эвелин вернулся из Америки и серьезно настроен доставить мне неприятности. Я буду пить чай в «Джеррингхэме» на Нью-Бонд-стрит завтра в 4. 30. Если вам случится в это время быть там, я буду рад видеть вас. До свидания».

Письмо даже не было подписано, и этот факт заставил Хилму сухо улыбнуться. Возможно, он решил, что она чересчур небрежно ведет себя с компрометирующими письмами, чтобы ей можно было доверить свое имя? Сидя с письмом в руках, она подумала, что вряд ли может осуждать его за это.

«Огорчение — вот главное чувство, — старалась убедить себя Хилма. — Именно от этого у меня так забилось сердце. Просто я очень расстроилась. Господи, ну почему один неосторожный, неблагоразумный поступок влечет за собой другой? Этот несчастный кузен может доставить кучу неприятностей, повлиять не только на великолепную помолвку Незнакомца, но и на мою собственную! Никто не может сказать заранее, какими будут последствия. Последние недели я чувствовала себя в полной безопасности, так спокойно и уверенно строила планы на будущее… и вот теперь…»

Она вернулась к письму: «В «Джеррингхэме» на Нью-Бонд-стрит завтра в 4. 30». Это свидание. И внезапно она поймала себя на мысли, что огорчение ее не столь велико, как должно было бы быть, что нервное возбуждение, которое она испытывает, ничего общего не имеет с неприятностями, возникшими от угроз этого кузена.

Разумеется, не было ничего плохого в том, что она увидится с ним по делу. Жаль, конечно, что им придется снова встретиться… но не может же она допустить, чтобы его помолвка расстроилась из-за того, что она откажется объяснить этому кузену, что на самом деле произошло в тот вечер!

Она обязательно пойдет завтра на встречу, выслушает, чего он ждет от нее, и обретет наконец уверенность в том, что они навсегда разделались с последствиями того инцидента.

«Джеррингхэм» на Нью-Бонд-стрит был невелик, но столики были расставлены достаточно далеко друг от друга, а притушенный свет создавал впечатление интимности, которое очень располагало к деликатному разговору. Войдя, Хилма сразу поняла, что он очень продуманно выбрал место встречи.

Его вид человека, приятно удивленного, с которым он поднялся из-за столика, был безупречен. По тому, как загорелись при этом его глаза, она решила, что ему доставляет удовольствие с таким артистизмом разыгрывать целое представление.

— О, какая неожиданная встреча! Не присоединитесь ли ко мне? Или вы кого-то ждете?

— Не глупите, — шепнула Хилма, когда он помог ей снять пальто, страстно желая, чтобы Роджер хоть иногда делал такие милые глупости вроде этой.

Они уселись друг против друга, и она быстро взглянула на него, пытаясь заметить по его лицу обеспокоенность от возникновения перед ним проблемы. Она ничего не увидела, но решила, что в любом случае он не проявит своего беспокойства.

Пока не принесли чай, они болтали о разных пустяках. Но затем, начав наливать его в чашки, Хилма спросила:

— Так как же обстоят дела? Серьезно?

— В настоящий момент, да. Кузен убежден, что одна из моих слабостей — это регулярно принимать у себя молодых девиц.

Он рассмеялся.

— Мы ведь оба такие, — шутливо напомнил он. — Конечно, мы очень обаятельные искатели счастья, но… тем не менее авантюристы.

Хилма рассмеялась, как бы соглашаясь с ним, хотя подумала, что могла бы и поспорить.

— Допустим, что все это так, но мы ведь сейчас не это обсуждаем, — поспешно проговорила она.

Он сразу стал серьезным, хотя в манере оставалась еще легкая шутливость.

— Я полагаю, что наш невинный ужин был воспринят им как не такой уж и невинный. Боюсь, что он решил, будто дело обстоит именно так, как мы представили его сержанту полиции.

— Ах да, конечно. Я совсем забыла, сколько улик против себя в плане нравственности мы нагромоздили.

— Да. Теперь мне кажется, что я напрасно добавил несколько деталей, хотя в тот момент они казались мне совершенно необходимыми, — признал он.

— К сожалению, у нас не было времени, чтобы тщательно все обдумать, не так ли?

Он покачал головой, и они слегка улыбнулись, вспоминая некоторые ситуации того вечера.

— Короче говоря, Милая, дело сводится к следующему: он заявил мне с полной уверенностью, что я пригласил к себе домой девушку… с… как бы это получше выразиться… с определенной целью, на что я сказал ему, что, если он потерпит день или два, я дам ему вполне удовлетворительные объяснения, и он, хотя и неохотно, согласился подождать.

— Понимаю. Теперь дело за мной. Я должна дать ему убедительные объяснения, почему я оказалась у вас на самом деле. — Он нахмурился, но она, не обращая внимания, решительно продолжала: — Конечно, настоящих доказательств у меня нет и быть не может, поэтому ему придется поверить мне на слово, но думаю, что смогу убедить его по крайней мере в том, что не отношусь к той категории молодых женщин, к которой он меня причислил.

— Мне все это не нравится, — прервал он ее с какой-то почти яростью в голосе. — Я не знаю, о чем я думал, когда предполагал, что смогу позволить вам пойти и рассказать этому болвану о ваших сугубо личных делах.

— Не корите себя. — Хилма держалась совершенно невозмутимо. — Мы с вами все это уже обсуждали. Я спокойно переживу эту неловкость. Я его не знаю. И маловероятно, что когда-нибудь увижу его еще раз. И вообще, это ничто по сравнению с угрозой расстройства вашей помолвки. Я смотрю, когда доходит до дела, не очень-то вы авантюрист, — добавила она с улыбкой.

Он тоже улыбнулся, но с явной неохотой.

— И все-таки следует найти какой-то другой способ. Без того, чтобы втягивать вас в это, — нетерпеливо заявил он.

— Другого нет, — не дала себя сбить с толку Хилма. — Кроме того, меня никто никуда не втягивает. Если вы помните, я вломилась к вам в квартиру, и с этого начались ваши неприятности. С вашей стороны будет непростительным донкихотством позволить скомпрометировать себя из-за того, что какая-то девушка, даже имени которой вы не знали, по ошибке вломилась к вам.

Он снова улыбнулся. На этот раз в его глазах светилось восхищение.

— Теперь я знаю ваше имя. Оно очаровательно.

Она рассмеялась.

— Оно звучит по-скандинавски и подходит к цвету моих волос и глаз. По-моему, поэтому оно и нравится.

— Да, оно вам удивительно подходит. Но Милая подходит вам больше. Хилма звучит, как вы сказали, по-скандинавски и, очевидно, поэтому несколько холодно.

— Я вообще по натуре человек холодный, — спокойно ответила Хилма.

— Не думаю. Скорее в силу обстоятельств, а это совсем другое дело.

— Ладно, мы пришли сюда не обсуждать характеры, — она сказала это гораздо резче, чем хотела.

— Но ведь это такая интересная тема для обсуждения? Вы так не считаете?

— Может быть, — коротко ответила она. — Но нам надо организовать мою встречу с кузеном Эвелин.

— Нет, не надо, — упрямо возразил он. — Мы с вами обсуждали, надо ли вообще с ним встречаться.

— Но если вы в этом сомневаетесь, то зачем же пригласили меня сюда? Единственной причиной, как я понимаю, была организация моей встречи с этим человеком.

— Нет, не единственной. — Он, по-мальчишески насупившись, засунул руки в карманы. — Это был Богом ниспосланный повод снова увидеть вас.

Она почувствовала, что сердце ее от этих слов так сжалось, что ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы ответить ему сухо:

— Если вы пригласили меня сюда под ложным предлогом, думаю, мне здесь незачем оставаться. Вы не лучшим образом воспользовались моим именем и адресом, — коротко и довольно резко заметила она.

— Милая! — Он искренне удивился и расстроился. — Я, должно быть, очень рассердил вас.

— Нет, — на этот раз она ответила ему не слишком уверенно, потому что выдержка начала изменять ей. — Нет, я не очень рассердилась, только немножко, потому что не люблю, когда мошенничают.

— Я не мошенничал, ей-богу, — мягко сказал он. — Я действительно думал, что мы вместе что-нибудь придумаем… но не скрою, что был счастлив от мысли, что для этого смогу снова увидеть вас. А теперь у меня появились сомнения насчет того, стоит ли вам встречаться с этим кузеном.

— Ладно. — Она слегка коснулась его руки. — Вам надо отбросить все сомнения, потому что я твердо решила с ним встретиться. Кстати, как его зовут? Не можем же мы продолжать звать его Кузен, как персонаж французской мелодрамы.

— Алан Мурхауз. У него фамилия, как у Эвелин. И все это действительно напоминает мелодраму. Не так ли? — Он улыбнулся.

— Разве? — Она задумалась. — Да, пожалуй. Шантаж, убийство… и пара авантюристов. Господи, как ужаснулся бы Роджер, если бы это дошло до него.

— У нашего друга Роджера нет чувства юмора?

— Нет, — сказала Хилма. — Совсем нет. Злейший враг не упрекнет Роджера в том, что у него есть чувство юмора.

— Зато вы обладаете им с избытком.

— Что ж, со временем я это преодолею, — сухо ответила Хилма. — Полагаю, что лет через пять я буду удивляться, что смешного было в том, над чем мы смеемся сегодня.

— Да, возможно, через пять лет вы даже забудете, что все это происходило.

— Возможно, — сказала Хилма. И, не желая развивать эту тему, добавила: — А не пойти ли нам сейчас повидаться с мистером Мурхаузом?

— К нему домой?..

— Угу. Если, конечно, он дома.

— Я могу позвонить и узнать.

— Думаю, это хорошая мысль, а вы как считаете?

— Так и считаю, если вы твердо решили рассказать ему вашу историю.

— Твердо, — решительно сказала она и улыбнулась.

Он встал и минуту стоял, молча глядя на нее сверху вниз.

— Признайтесь, вам очень ненавистна мысль об этом?

Она рассмеялась и слегка пожала плечами.

— Есть вещи, от которых я получала больше удовольствия. Но могу себе представить, что и это забудется… через пять лет.

Он ничего не ответил и пошел искать телефон.

Он ушел, а Хилма продолжала сидеть и нервно вертеть чашку на блюдце…

Через пять лет… Пять лет жизни в браке с Роджером. Ей будет тридцать. Ее семейная жизнь к тому времени примет твердо установившуюся форму, она уже привыкнет к приятной легкости обеспеченного существования. А эти дни, если и будут вспоминаться, то как что-то нереальное…

Но может быть, не все так легко забывается?


Глава 7


Когда он через весь зал возвращался к ее столику, она подумала: «Он просто чертовски хорош собой. Неудивительно, что Эвелин решила, что необязательно иметь деньги двоим».

— Что ж, — он смотрел на нее сверху вниз с высоты своего внушительного роста, — вы выиграли. Мурхауз дома и готов встретиться с нами, если мы придем прямо сейчас.

— Тогда поехали. — Она встала с решительным видом. — Поехали немедленно.

Он расплатился по счету и последовал за ней на улицу, все еще сохраняя на лице некоторое сомнение. Ей хотелось взять его за руку и сказать: «Не глупите. Я сталкиваюсь в жизни с гораздо более неприятными вещами».

Однако, когда они ехали в такси, она лишь промолвила:

— У вас теперь есть преимущество по отношению ко мне: вы знаете мое имя, а я ваше — нет. Не пора ли и вам назвать себя?

Он рассмеялся, и озабоченность его исчезла.

— Да, конечно, меня зовут Бакланд Вэйн.

— О! — Она задумчиво повторила его имя.

— Вам нравится мое имя?

— Да, — ответила Хилма. — По-моему, да. Оно чуть-чуть фантастично, но подходит…

— Вы хотите сказать, мне? — весело спросил он.

— Угу.

— Не представляю, чтобы во мне было что-то фантастическое.

— Ну, возможно, это больше связано с теми обстоятельствами, при которых я встретилась с вами. А кроме того, о таких, как вы, говорят, что они фантастически хороши собой, — невозмутимо проговорила она.

Хилме было до смешного забавно видеть, как он покраснел.

— Вы так считаете? — спросил он с трогательной детскостью.

— Да. А разве Эвелин так не считает? — Она, поддразнивая, улыбнулась ему.

— Не знаю. Никогда не интересовался. — По его голосу можно было понять, что мнение Эвелин о его внешности его мало волнует.

— Я полагаю, что она тоже так думает. А как вас зовут друзья?

— Большинство моих друзей зовут меня Бак. Хилма расхохоталась.

— Я же говорила, что это фантастика. Бак Вэйн! Как герой-джентльмен эпохи регентства: «Щеголь Вэйн», типа денди, который ставит все на последнюю карту, держит безумные пари и все тому подобное.

— Я не тот человек, который ставит все на последнюю карту, — довольно мрачно возразил он. — Правда, иногда мне бы хотелось быть таким.

— Неужели? Почему? — Она твердо решила быть веселой. — Игроки почти всегда проигрывают.

— Игроки, Милая, не единственные, кто проигрывает, — ответил он. — Иногда может проиграть самый практичный и солидный человек.

— Не понимаю, что вы хотите сказать. — Хилма изобразила на лице полное непонимание.

Но он не стал ей ничего объяснять, возможно, потому, что в этот момент такси остановилось: они приехали.

Хилма испытала очень странное чувство, когда снова оказалась в этом доме. Даже привратник, дежуривший теперь и днем, был тот же, что и в ту ночь убийства. Он не узнал ее, но Хилма, мельком взглянув на него, почти услышала слова, сказанные им тогда: «Жуткое дело, это убийство, не правда ли?»

Наверное, она выглядела немного бледной и напряженной, потому что, когда они вышли на четвертом этаже из лифта, ее спутник сказал:

— Еще есть время вернуться, если хотите. — Он с тревогой посмотрел на нее.

— Нет, нет, не беспокойтесь, со мной все в порядке. — Хилма принадлежала к тем людям, которые, раз приняв решение, следовали ему до конца, сама мысль отступить в последнюю минуту была для нее неприемлема. — Мне вовсе не хочется этого делать, — совершенно искренне добавила она, потому что теперь ее беспокоило лишь одно: чтобы все это уже произошло и закончилось навсегда.

Алан Мурхауз сам открыл им дверь своей квартиры, и по его несколько агрессивному виду Хилма поняла, что наверняка ему так же малоприятен этот разговор, как и ей.

Это каким-то образом облегчило ситуацию, а когда она, войдя в гостиную, повернулась к нему с открытой улыбкой, атмосфера несколько потеплела.

Возможно, ему стало трудно сопоставить свое первоначальное впечатление о ней с этой сдержанной девушкой в простом, но, несомненно, элегантном черном с белым костюме, который вполне могла надеть даже его кузина.

«Никакого намека на девицу с «Пикадилли», — подумала Хилма, усмехаясь про себя. Однако, наверное, смешно ожидать, что можно сохранить достоинство, вылезая из-за портьеры по приказу полицейского. Неудивительно, что Алан Мурхауз рассматривал ее с некоторой неприязнью, вспоминая ту ночь.

Она приняла его приглашение сесть, но Бак остался стоять у камина, слегка опершись на каминную доску. Руки его были глубоко засунуты в карманы, а лицо нахмуренно.

«Он выглядит как образец виноватого мужчины», — подумала Хилма.

Снова обезоруживающе улыбнувшись хозяину, она сразу перешла к делу.

— Мне страшно жаль, что я доставила столько неприятностей вам и мистеру Вэйну, — спокойно начала она. — Особенно если учесть, что ни один из вас не имеет ко мне никакого отношения и, наверное, чувствует себя ужасно, будучи втянутым в мои дела.

— О… право… — Алан Мурхауз откашлялся. — Очень любезно с вашей стороны прийти сюда и все объяснить.

— О нет, это лишь малая доля того, что я должна сделать, — покачала головой Хилма. — Видите ли, в ту ночь я собиралась попасть в квартиру мистера Мартина.

— Что?!

Она увидела, что попала в яблочко, если только ее целью было потрясти хозяина.

— Да, — твердо повторила Хилма и кивнула. — Я должна вам объяснить, что я… была довольно хорошо знакома с мистером Мартином несколько лет тому назад. Это была вполне невинная дружба, хотя мне придется просить вас поверить мне на слово. Конечно, этот факт не представляет для вас никакого интереса, — продолжала она, — но я была достаточно глупа, чтобы написать ему письмо, которое он сохранил и собирался показать моему жениху. Разумеется, я не могла допустить, чтобы мой жених прочел письмо, содержание которого трудно объяснить, несмотря на всю невинность наших отношений.

— Да, я понимаю. — Алан Мурхауз был заинтригован.

— Если вы прочли в газетах заключение о предварительном расследовании, то вам несложно понять, что Мартин был не прочь получать доходы от мелкого шантажа.

— Да, грязный тип! — с чувством согласился Мурхауз. — Я всегда подозревал, что в нем что-то не то.

— Я была просто в отчаянии. — Хилма прикусила губу, потому что рассказ об этом снова заставил ее пережить прошлое. — И тогда я решила проникнуть в его квартиру и выкрасть это письмо. Если бы мистер Мартин не был убит накануне вечером, все для меня сложилось бы иначе и я сейчас не сидела бы у вас. Дело в том, что в тот вечер, когда я решилась на этот отчаянный шаг, я знала абсолютно точно, что его дома нет и квартира пуста. То, что в ней горел свет, сбило меня с толку. Я поднялась по пожарной лестнице и по ошибке попала в квартиру мистера Вэйна.

— Боже правый! — Из всего лексикона у Мурхауза, казалось, остались только восклицания, выражающие смесь восхищения и изумления.

— Можете себе представить состояние мистера Вэйна, когда он, войдя в свою квартиру, застал там меня? — Хилма позволила себе слегка улыбнуться. — Мне с трудом удалось его убедить, что я не грабитель.

— Однако тот факт, что она успела взломать мое бюро, естественно, насторожил меня. — Этим коротким замечанием Бак первый раз вступил в разговор.

— Да. И я уверена, что мистер Вэйн может показать вам взломанный замок, если вам нужно подтверждение, — поспешила добавить Хилма. — Несомненно, следы будут заметны, даже если замок уже починили.

— Нет, нет, все в порядке. — Мурхауз, казалось, был гораздо больше заинтересован продолжением истории, чем поиском подтверждающих фактов.

— Свет в верхней квартире заставил нас думать, что мистер Мартин все-таки дома, но позже уйдет, как он обычно делал…

— Да, это так, — перебил ее Мурхауз, очень довольный, что может подтвердить хотя бы часть ее рассказа своими собственными знаниями.

— Мистер Вэйн был так добр ко мне, что разрешил мне подождать и даже накормил ужином. К тому времени, как вы понимаете, он полностью поверил мне и даже вознамерился помочь.

— Да, я понимаю. — Мурхауз даже добродушно ухмыльнулся Вэйну. — Соучастие в грабеже со взломом, а, Бак?

— Надеюсь, на моем месте ты сделал бы то же самое, — последовал сухой ответ.

— О, безусловно, — поспешно согласился Мурхауз.

Хилма слабо улыбнулась.

— Но вы видите, как все нелепо получилось… И когда в этот поздний час в дверь постучали и на пороге возник полицейский…

— Решив, что это какой-нибудь любопытный сплетник вроде тебя, — дружелюбно продолжил Бак, — я подумал, что будет лучше, если мисс… мисс…

— Арнолл, — просто сказала Хилма.

— Мисс Арнолл спрячется за портьерой.

— Что, естественно, придало мне вид почти преступницы, когда полицейский сержант меня там обнаружил, — закончила за него Хилма. — Видите ли, я пряталась за портьерой окна, прямо выходящего на пожарную лестницу, которая ведет к квартире Мартина. Ведь никто из нас тогда не мог знать, что какая-то другая несчастная душа, совершившая убийство, признается в этом. Долгий свист Мурхауза свидетельствовал о том, что он по достоинству оценил опасность положения, в котором она оказалась.

— Поэтому Бак быстро сочинил эту историю с ночным ужином?

— Именно так. Теперь, конечно, все это кажется, очень наивным, — задумчиво заметил Бак. — Не думаю, что сержант поверил всему этому.

— Наверное, не поверил, старина. Осмелюсь предположить, что он был очень удивлен, насколько полицейский вообще может удивляться.

— Возможно. Но боюсь, что для мисс Арнолл это было неприятно, и, конечно, все рассказанное, как ты понимаешь, должно остаться строго между нами.

— Дорогой мой, ну конечно! — На довольно симпатичном лице Мурхауза появилось очень торжественное выражение. — По правде говоря, мисс Арнолл, мне очень жаль, что я доставил вам неприятные минуты тем, что вам пришлось приехать и рассказать мне все это. Но поймите и меня, ведь я вообразил совсем другое. Хотя, откровенно говоря, когда вы только заговорили, я сразу понял, что где-то допустил ошибку, — простодушно признался он.

Хилма рассмеялась.

— Нет, нет, вы абсолютно правы, когда защищали интересы сестры. Вы ведь обо мне ничего не знали.

— Да, пожалуй. У Эвелин нет ни отца, ни братьев, никого, кто бы мог постоять за нее.

И хотя Хилма понимала, что Эвелин и сама в состоянии позаботиться о себе, она одобрила благородные чувства Алана Мурхауза торжественным кивком.

— Так я могу считать себя реабилитированным? Ты снимаешь свои подозрения по поводу моих моральных качеств? — сухо поинтересовался Бак.

— Да, конечно, старина. Я приношу свои извинения. Но ведь ты понимаешь, как это все выглядело и что я мог подумать?

— Вполне. Это выглядело так, как я хотел, чтобы оно выглядело. Только все это представление было рассчитано на полицейского сержанта, а вовсе не на тебя.

План нашел это замечание очень забавным и предложил «всем вместе выпить, чтобы не осталось никакого осадка».

— Ладно, Бак. За твою женитьбу, раз мы выяснили, что ты вовсе не Дон Жуан, — сердечно провозгласил он.

— Спасибо. — Бак принял этот тост без всякого энтузиазма, скорее из вежливости.

Хилма со своей стороны обаятельно улыбнулась:

— Я надеюсь, мистер Мурхауз, что вы выпьете и за мое замужество. Уверяю вас, я счастлива, что эта нелепая история не бросила тень и на него.

— С величайшим удовольствием. — Хозяин галантно поклонился ей, но через его плечо Хилма увидела, что Бак резко поставил свой бокал на каминную плиту.

Хилма посмотрела на часы и, поняв, что она едва успевает попасть домой к приходу Роджера, сказала, что должна идти.

— Спасибо вам еще раз, что вы пришли. — Алан Мурхауз, восхищенно улыбаясь, подал ей пальто.

— Не за что, я очень рада, что все разъяснилось.

Они сердечно распрощались, и она вышла из квартиры в сопровождении своего молчаливого спутника.

— Не трудитесь спускаться вниз, я сама найду дорогу.

— Нет. Я лучше провожу вас домой.

— Но вы не можете проводить меня до самого дома. — Она слегка нахмурилась.

— Почему бы и нет? Я же теперь знаю ваш адрес. Никакой беды в том, что я вас провожу, нет.

— Нет, есть. Во-первых, моя мать спросит, кто привез меня домой на такси, а во-вторых, я опаздываю, и Роджер может уже ждать меня.

— Хорошо, но хоть часть пути я могу пройти с вами?

Хилма прикусила губу.

— Вот это я и называю вашей детскостью — невпопад ответила она.

— О Боже! — улыбнулся он. — Виноват. Как все нелепо. Но разрешите мне хотя бы проследить за тем, что вы благополучно уехали.

Они как раз вышли на улицу, и, так как проезжавшее такси сразу откликнулось на его Хилме не пришлось продолжать спор.

— Остановитесь у Альберт Холла. — сказал он водителю, садясь в такси вслед за ней.

— Ладно, — сдержанно улыбнулась ему Хилма, когда он опустился на сиденье рядом с ней. — Теперь блистательный брак снова вне опасности.

— Да, я должен поблагодарить вас, Милая. — Он проговорил это очень торжественно.

Она пожала плечами и засмеялась.

— Я надеюсь, что и вы не откажете мне в помощи, если возникнет необходимость…

— Конечно, я буду рад вам помочь.

— Маловероятно, что мне это потребуется, — заверила его Хилма. — Мы наверняка уже больше никуда не впутаемся. Но, — она произнесла это более мягким тоном, — я ведь не забыла, что вы были готовы отправиться добывать для меня это письмо.

— А, тогда… — нетерпеливым взмахом руки он отбросил это воспоминание.

— Да, тогда, — улыбнулась Хилма. — Знаете, это совсем не так уж и мало. Думаю, если бы вас застигли, когда вы вламывались в квартиру соседа, вряд ли это благоприятно отразилось бы на вашей женитьбе.

— Полагаю, что совсем неблагоприятно, — улыбнулся он. — Но иногда надо рисковать.

— Но в этом случае не было особых причин для риска, — настаивала она. Он ничего не ответил. Только улыбка его стала еще обаятельнее и еще сильнее разбередила ее душу. И, наверное, поэтому она торопливо добавила: — Во всяком случае, теперь все в порядке, и мы оба можем продолжать идти к своей заветной цели, ни о чем не тревожась.

— Так что теперь вы больше не будете тревожиться… ни о чем?

— Нет, разумеется, нет. А вы?

— Нет…

Несколько минут они ехали молча, затем он сказал:

— Мы почти приехали. Спасибо, Милая, что помогли мне реабилитироваться перед Эвелин. Это было очень любезно с вашей стороны.

— Пожалуйста. — Она протянула ему руку. — Спасибо вам за обещание поступить так же, если что-то будет угрожать моему браку с Роджером. Я буду помнить об этом.

Он поцеловал ее руку, заметив:

— Мы с вами трогательно заботимся о материальном благополучии друг друга, не правда ли?

— Разумеется. Мы слишком хорошо знаем ему цену.

Он рассмеялся. Как раз в этот момент такси остановилось, и водитель открыл дверцу с жизнерадостным: «Вот и приехали, сэр».

Больше прощаться не было возможности. «И слава Богу», — подумала Хилма. Они расстались легко и весело, словно им предстояло снова встретиться сегодня же.

Она вышла из такси, не доехав до дома, на случай возможных расспросов матери о такой непозволительной расточительности, и когда повернула к своему дому, увидела, что машина Роджера уже стоит около него.

Это было неприятно. Роджер не любил ждать, и пунктуальность была для него не просто достоинством, но добродетелью, которую он свято чтил. Что ж, ничего не поделаешь. Ей придется сочинять всякие глупости о том, как она ходила по магазинам, и так увлеклась, что забыла о времени, а он захочет узнать, где именно она была и что купила.

На мгновение ей пришла в голову шальная мысль ответить: «Нет, вообще-то, я ничего этого не делала. Я была занята тем, что обеспечивала алиби для жениха Эвелин Мурхауз».

Но, разумеется, ничего подобного она никогда не скажет. Она подумала, как позабавило бы Бака, что она вообще осмелилась подумать такое. И, вздохнув, Хилма вошла в дом.

Роджер уже ждал ее. И все было так, как она и предполагала.

— Роджер, дорогой, извини. — Хилма быстро поцеловала его с видом глубокого раскаяния, и он слегка оттаял. — Я совершенно выпустила из вида, что ты приедешь сегодня пораньше.

— Надеюсь, ты не забыла, что мы сегодня идем на обед к Элтонам? — осведомился он.

Конечно, она забыла и ей было трудно это скрыть.

— Я быстро переоденусь, — заверила она его и тут же почувствовала раздражение от того, что он достал часы и заметил время.

На камине стояли часы, и он спокойно мог посмотреть на них который час. Но Роджер относился к людям, которые предпочитают свое собственное время любому другому.

Хилма поднималась наверх, размышляя о том, будут ли эти мелочи с течением времени раздражать ее больше или меньше. Возможно, к ним удастся привыкнуть. Ведь у каждого есть привычки, которые другим не нравятся. Они потом становятся как бы частью жизни, особенно когда кроме них у человека много положительных черт и достоинств…

Она быстро переоделась в черное платье, которое всегда теперь называла «платьем взломщика». Доставая из шкафа бархатную накидку с капюшоном, она горько улыбнулась, подумав, что сказал бы Роджер, если бы узнал, какой полезной она однажды оказалась.

«Бедный Роджер! Знал бы он, что это моя форма взломщика», — подумала Хилма, надевая браслет со скарабеями, который тоже был на ней в ту ночь. Она тогда надеялась, что он принесет ей удачу… «Интересно, принес он мне удачу или нет?» — размышляла она, торопливо застегивая его на запястье. Если рассматривать все в совокупности, трудно сказать, каким был этот вечер: счастливым или нет. Во всяком случае, сегодня она надела браслет, скорее чтобы угодить Роджеру. Он подарил ей его и любил, когда она его надевала.

Иногда именно такая мелочь приводила Роджера в прекрасное настроение на целый вечер.

Когда она снова спустилась вниз, он разговаривал с ее матерью и одобрительно улыбнулся:

— Моя дорогая Хилма, ты действительно не заставила себя долго ждать, — проговорил он и снова вынул часы, чтобы удостовериться. Он всегда тратил одно и то же время на все свои дела, и то, что ей удалось переодеться в два раза быстрее обычного, показалось ему подвигом. — К тому же ты очаровательно выглядишь, — добавил он, и Хилма поняла, что прошена полностью.

— Да, дорогая, просто очаровательно, — откликнулась мать. — Надеюсь, вы прекрасно проведете время.

Хилма улыбнулась, поцеловала мать, подумав насмешливо, как мало выражение «прекрасно проведете время» подходит к вечеру в обществе четы его друзей — ровесников Роджера.

Однако Элтоны ее приятно удивили.

«Первоклассный игрок в крикет», соученик Роджера по университету, превратился в весьма процветающего добродушного человека, который в отличие от многих не забыл, что начинал свою карьеру с гораздо более низкой ступеньки. Собственный успех доставлял ему искреннее удовольствие. Он этого и не скрывал и готов был помочь другим достичь того же. Они с женой были явно преданы друг другу и обожали своих двоих очаровательных детей.

— Сейчас, конечно, дети уже спят, — сказала миссис Элтон Хилме, — но, если хотите, мы можем посмотреть на них.

И Хилма пошла за хозяйкой в освещенную ночником детскую, где окруженные всеми возможными знаками заботы и комфорта спокойно спали двое маленьких мальчиков.

— Они прелестны, — восторженно проговорила Хилма.

— Да, они мне тоже очень нравятся, — охотно согласилась миссис Элтон с плохо скрываемой гордостью.

Хилма улыбнулась, подумав, что и сама она тоже прелестна. Хорошенькая тридцатилетняя миссис Элтон была воплощением благополучной жизни. От нее веяло какой-то необыкновенной добротой и спокойствием. Даже стоять рядом с ней в полумраке этой со вкусом обставленной комнаты было удивительно приятно.

«Наверное, более или менее такой будет и моя жизнь с Роджером», — подумала Хилма, и эта мысль доставила ей тихую радость.

— Какое, должно быть, счастье иметь таких красивых детей, уютный дом и все прочее, — как бы самой себе промолвила Хилма.

— Да, мне очень повезло, — с улыбкой согласилась миссис Элтон. — И я это хорошо знаю. По-моему, секрет хорошей жизни — получать удовольствие от того, что у тебя есть. Я имею в виду не считать, что так и должно быть.

— Возможно, — с задумчивой улыбкой ответила Хилма.

— Я действительно получаю огромное удовольствие от своих детей. И я всегда напоминаю себе, как мне повезло, что Тоби довольно рано достиг успеха в жизни. Я могу дать мальчикам более или менее все, что считаю нужным, и не беспокоюсь о том, как это обеспечить. Ну, и потом, разумеется, вы имеете больше возможности получать от детей удовольствие, когда освобождены от всех прочих забот и не должны делать для них все сами. Я не хочу сказать, что не делала бы этого, — она улыбнулась и погладила сначала одну спящую головку, потом другую, — но очень приятно, что большую часть работы выполняют за вас и вы спокойно можете заниматься детьми, не раздражаясь от усталости.

— Да, я вас понимаю.

Хилма внутренне удивилась, что хозяйке дома пришла в голову мысль сказать все это именно сейчас.

«Почти как предсказание, — подумала Хилма. — Эта приятная женщина и чудесная комната как будто олицетворяют собой образ жизни, который я сознательно выбрала. Хорошо знать заранее, как все это будет».

Обернувшись к миссис Элтон, она улыбнулась и сказала:

— Большое вам спасибо, что вы позволили мне посмотреть на ваших мальчиков, было бы очень жаль быть у вас в доме и не увидеть их.

Она имела в виду все, а не только детей.

Спустившись вниз, они обнаружили, что джентльмены, потягивая шерри, обсуждают пейзажное садоводство.

— Да, это великолепная мысль… просто великолепная, — говорил Роджер. — У нас тоже может быть что-то в этом роде, Хилма. — Он с энтузиазмом обратился к вошедшей в комнату Хилме.

Она испытала странное, но приятное чувство, что ее впустили в какой-то магический круг. Этот разговор о детях, домах, садах… без малейшего беспокойства о средствах… все это оказалось очень приятным. Ты начинал ощущать удивительный душевный покой и комфорт.

— Вы не возражаете, если мы пообедаем пораньше? — спросила миссис Элтон. — Тоби удалось достать билеты на первое представление в «Коронет», и мы приглашаем вас в театр. Мы подумали, что вам это доставит удовольствие.

«Приятный сюрприз… просто так, мимоходом… всего лишь элемент повседневной жизни этих людей», — напомнила себе Хилма и почувствовала себя очень довольной и счастливой.

За обедом миссис Элтон сказала:

— Мне очень жаль, что я не встретилась с вами на маскараде. Мы только несколько минут виделись с Роджером, а вы в это время танцевали с кем-то… А, нет. Я вспомнила. У вас что-то случилось с платьем, не так ли? Очень неприятно! Это всегда так не кстати…

Хилма согласилась, что это безусловно так, и поинтересовалась, понравился ли Элтонам бал.

— Да, разумеется. Там ведь было очень много приятных людей. На этих благотворительных вечерах никогда заранее не знаешь, кто там будет. Но в этот раз мы получили огромное удовольствие.

Поддавшись порыву, от которого она никак не могла удержаться, Хилма спросила:

— Это вы, кажется, познакомили Роджера с Эвелин Мурхауз?

— Наверное, мы.

— Очень милая девушка, — заметил Роджер, хотя имел в виду скорее ее финансовое положение.

— Да-а, — протянула миссис Элтон многозначительно.

Хилма улыбнулась ей.

— Значит, вам она не нравится?

— Нравится. Думаю, что нравится. По правде говоря, Тоби она нравится больше, чем мне.

Ее муж рассмеялся.

— Ты слишком многого хочешь от позолоченной лилии, дорогая. Я знаю Эвелин Мурхауз с того времени, когда она была вот такусенькая. — Он отмерил от пола какое-то невероятно маленькое расстояние. — И с тех пор она всегда имела все, что хотела. Нельзя ожидать, что такая девушка не была бы эгоистичной и властной.

— Да, наверное, ты прав, — согласилась жена с некоторым сомнением в голосе. — Но я все равно считаю, что Бак Вэйн чересчур хорош для нее во всех отношениях. Я часто думаю, понимает ли он, какой груз принимает на себя.

— Это что, ее жених? — поинтересовался Роджер.

— Да.

— Что ж, я думаю, он не попросил бы ее руки, если бы не хотел, чтобы она стала его женой. — Для Роджера в жизни все было предельно просто и ясно.

— Но здесь были некоторым образом особые обстоятельства, — задумчиво заметил Тоби, а жена добавила:

— Думаю, всегда есть доля риска в браке, где большая часть денег принадлежит жене.

— О, безусловно! — Роджер был шокирован. — У них именно так обстоит дело? Согласен, что ситуация не из приятных.

— А что за особые обстоятельства? — спросила Хилма, стараясь не показать своей заинтересованности.

Миссис Элтон наморщила лоб, пытаясь припомнить.

— Это как-то связано с наследством. Кажется, Баку не оставили денег, чтобы сохранить фамильное поместье в Шропшире, а Эвелин, каким-то образом узнав об этом, захотела его купить. Ей очень импонировало, что у него такие именитые предки и все такое, надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду. Теперь, дайте-ка мне вспомнить. Отец Бака умер совсем молодым, оставив двух сыновей. Так, Тоби?

— Да, Бак — старший. Их воспитывал дед. Он дожил Бог знает до какого возраста и умер несколько месяцев тому назад. Он никогда не любил Бака.

— Да, да, теперь я все вспомнила, — нетерпеливо вмешалась жена. — Дай мне рассказать. Это просто, как в романе. Этот дед был страшным мерзавцем. Я это хорошо знаю, потому что мои родители были из того же графства, и там никто слова доброго о нем не мог сказать. Он менял свое завещание буквально по два раза в неделю, просто из удовольствия смотреть на то, как унижаются и подхалимничают все родственники.

— А Бак? Бак не подхалимничал? — спросила Хилма, едва не показав, что знает, о чем говорит.

— Нет, конечно, не думаю, чтобы он это делал. Во всяком случае, он не вел себя так, как хотелось бы старику. И когда после его смерти прочли завещание, оказалось, что Баку завещан фамильный дом. Как старшему, он и так ему полагался, но этот мерзкий старик ухитрился каким-то образом не оставить ему ни пенни.

— Полагаю, что каждый имеет право оставлять свои деньги, кому он хочет, — нравоучительно произнес Роджер. И Хилма вспомнила, насколько иначе прозвучали эти слова в устах Бака.

— Да, конечно, — протянула миссис Элтон, явно не согласная с его резюме. — Во всяком случае, Баку ничего не оставалось, как продать поместье…

— Он мог сдавать его, — твердо сказал Роджер.

— Нет, там требовался очень большой ремонт или что-то в этом роде. И, прежде чем сдавать, он должен был привести его в порядок, естественно, денег у него на это не было.

— В конце концов, он мог бы его заложить. — Роджер задумчиво поглаживал подбородок.

Даже спокойная и выдержанная миссис Элтон начала раздражаться.

— Возможно, оно уже было заложено. Не знаю. В любом случае, он объявил о продаже… и Эвелин Мурхауз приехала туда посмотреть. Одни говорят, что она влюбилась в дом, другие, — что в Бака.

— А некоторые говорят, что Бак влюбился в нее, — насмешливо заметил муж, — а недоброжелатели утверждают, что он влюбился в ее деньги. Но как бы то ни было, они помолвлены, и она выглядит вполне довольной, а он — достаточно преданным. И теперь они собираются жить в фамильном доме, со всеми портретами и прочими реликвиями былого величия. Я, право, не понимаю, почему Энн не одобряет, вроде так здорово все устроилось.

— Потому что, — Энн Элтон упрямо посмотрела на него, — потому что, хотя все так и есть, я всегда чувствовала к людям, которые хотят «купить» себе предков, как бы это помягче выразиться, некоторую неприязнь. И Эвелин здесь не исключение. Надеюсь, вы понимаете, что я хочу сказать.

— И красивого мужа в придачу? — с улыбкой добавил муж.

— Похоже, что он типичный охотник за приданым, — заметил Роджер. — Мне кажется, что ей следует быть поосторожнее.

Что-то в его словах резануло Хилму, хотя и сам Бак не отрицал этого.

— В общем, сейчас он, по-моему, живет в городе, а не в поместье, — перебила его Энн. Но увидев удивленный взгляд Роджера, поспешила добавить: — Я хочу сказать, что кто-то видел его тогда на балу и говорил, что он живет в городе. — Вот поэтому я и сомневаюсь, что он ясно представляет себе, насколько настойчивой будет Эвелин в своих желаниях, — сказала Энн Элтон. — Да, много будет разговоров о фамильном доме, но я думаю, что, пока будет длиться сезон, оба они, по всей вероятности, будут жить в городе.

— Что ж, — довольно нарочито произнес Роджер. — Знаете старую пословицу «Кто платит деньги, тот и заказывает музыку»? Думаю, здесь она вполне применима.

— Полагаю, что так, — согласился с ним Элтон, в то время как Хилма вдруг с ужасом подумала: «Неужели этим правилом Роджер будет руководствоваться и в нашей жизни?» Она постаралась отбросить эту мысль как недостойную.

Через несколько минут они все поднялись из-за стола — нора было собираться в театр.

— Хорошо Тоби и Роджеру рассуждать, — доверительно заметила Энн Элтон Хилме, — но знаете, Бак Вэйн такой прелестный человек, и мне страшно подумать, что он испортит себе жизнь этим поспешным браком.

— А вы не думаете, — медленно проговорила Хилма, — что он принадлежит к тем людям, которые видят вещи с почти циничной откровенностью… тщательно взвешивают за и против, и что он вполне осознанно выбрал путь, который, по его мнению, приведет его к желаемому результату?

— Да, возможно, вы правы, — задумалась миссис Элтон. И вдруг с удивлением спросила: — Значит, вы знаете его?

— Я встречала его… у меня создалось о нем такое впечатление, — ответила Хилма и постаралась перевести разговор на другую тему.

В этот вечер представление в театре было просто блистательным. В обычное время Хилма была бы полностью поглощена им, но сегодня, хотя люди вокруг нее смеялись и восхищались, она думала только о том, что услышала за обедом. Размышляя, она пришла к выводу, что в действительности у него было гораздо больше поводов для этой женитьбы, чем он ей рассказал. Она не могла не восхищаться тем, что он не стал вдаваться в подробности, которые могли бы послужить объяснением и одновременно оправданием его поступка. Разумеется, если вес было так, как рассказала Энн Элтон.

Хилма вспомнила, как Бак, смеясь, назвал себя авантюристом, искателем приключений… Трудно сказать, серьезно он так считает или более сурово оценивает свои поступки, чем они того заслуживают.

Когда они прощались после театра, миссис Элтон сердечно сказала:

— Я надеюсь, что мы с вами скоро увидимся снова.

Хилма искренне поблагодарила ее. Ей очень понравились Элтоны, и она сказала об этом Роджеру по дороге домой.

— Да, очень обаятельная пара, — с готовностью согласился Роджер. — Она истинная женщина. — Для Роджера это была высшая похвала. — А он настоящий спортсмен. И в прямом и в переносном смысле. Знаешь, в свое время он был замечательным крикетистом, — добавил он, забыв, что уже не раз говорил Хилме об этом.

Хилма улыбнулась и заметила, что это был очень приятный вечер.

— И я очень гордился тобой, — добавил Роджер, хотя он очень редко давал волю своим эмоциям. — Ты великолепно выглядела, дорогая. Твоя мать абсолютно права, когда утверждает, что тебе очень идет черный цвет.

— Он идет всем блондинкам, — сказала Хилма.

— Да. — Роджер удовлетворенно разглядывал ее. — А твой браслет и этот сине-зеленый шарф прекрасно контрастируют с платьем.

Хилма рассмеялась, потому что для Роджера это было верхом наблюдательности.

— И браслет такой красивый.

Роджер мог до бесконечности восхищаться своими подарками. Он даже взял ее за руку, чтобы уже в который раз полюбоваться браслетом.

— Господи, Хилма, нет центрального скарабея! — почти в испуге воскликнул он. — Ты, наверное, потеряла его!

— Дай мне посмотреть! — Она расстроилась так же, как и он, может быть, даже больше, так как знала, что Роджер будет еще долго напоминать ей об этом.

Все так и оказалось. Крохотное сломанное колечко указывало на место, где был скарабей.

— И такой великолепный экземпляр! — воскликнул Роджер. — Боже, какая неприятность. Было бы не так жалко, если бы это был один из маленьких боковых. Он говорил так, словно Хилма могла выбрать, что ей терять. — Он был на месте, когда ты надевала браслет?

— Да, думаю, да. — Она вспомнила, с какой поспешностью застегивала его на запястье.

— Ты бы наверняка заметила, если бы его уже не было. — Голос Роджера звучал слегка укоризненно.

— Конечно, я уверена, что заметила бы. — На самом деле она совсем не была уверена, потому что одевалась в спешке. — Должно быть, я уронила его у Элтонов… а может быть, в театре.

— Да, возможно. — Роджер несколько смягчился, заметив, как огорчена Хилма. — Не рас-«страивайся, дорогая. Мы постараемся найти его, а если не найдем… что ж, надо будет купить тебе другой, вот и все. — Ему доставило большое удовольствие, что он мог так сказать.

— Ты очень добр ко мне, Роджер.

По мере того, как его огорчение постепенно проходило, ее беспричинно увеличивалось. Она была рада, что Роджер больше не сердится и со свойственной ему щедростью предложил купить другой, взамен потерянного. И хотя она была совсем не суеверна, но ее не покидало странное чувство, что благополучный исход того памятного вечера как-то связан с этим браслетом.

«Я хочу, чтобы он нашелся! Я хочу, чтобы он нашелся! — беспокойно повторяла Хилма про себя. — Я чувствую, что, если не найду его, что-то случится».

И хотя это была нелепая мысль, Хилма, как ни старалась, не могла отделаться от нее.


Глава 8


Ни расспросы на следующий день в театре, ни звонок к Элтонам ни к чему не привели: скарабей не находился, и Хилма почти примирилась с потерей.

Мысль о том, что могло что-то произойти в связи с потерей скарабея, отступила. Это было неприятно, но такие вещи ведь случаются.

Разговор с Аланом Мурхаузом и полная ясность ситуации, связанной с тем вечером, сняли с ее души тяжкий груз. Теперь она действительно ощутила свободу и спокойно могла радоваться приготовлениям к свадьбе, предвкушению счастливой будущей жизни, перспективу которой она увидела в гостях у Элтонов.

Ее мать с удовольствием ходила с Хилмой По магазинам, иногда к ним присоединялась и Барбара, чтобы помочь советами, что следует купить, что подойдет Хилме.

— Хотя, по правде говоря, Хилма, — искренне призналась Барбара, — девушке с твоими волосами и глазами идет практически все… Ты, моя дорогая, будешь неотразимой в свадебном наряде, и Роджер тоже будет хорошо смотреться, если только необходимость играть главную роль не окончательно смутит его.

— Право же, Барбара, — запротестовала миссис Арнолл, — не понимаю, почему это должно его смутить.

— Я тоже не понимаю, — согласилась Барбара. — Но факт остается фактом, что он всегда чувствует себя очень неловко, когда оказывается в центре внимания. Ты, Хилма, объясни ему, что жених никого не интересует, кроме, конечно, невесты… и то не всегда, — беспечно закончила она.

Хилма рассмеялась.

— Что ж, у него еще есть время собрать все свое мужество. До свадьбы семь или восемь недель.

— Угу. Жаль, что у Роджера не темные волосы и глаза, — размышляла вслух Барбара. — Темноволосый мужчина был бы тебе великолепным фоном. Но, полагаю, это соображение не заставит Роджера покрасить волосы. Как ты смотришь на это? — потребовала она ответа у только что вошедшего в комнату Роджера.

Так как Роджер не слышал сногсшибательного предложения, Барбара повторила свою «гениальную» идею.

— Не говори глупостей, Барбара, — возмутился Роджер.

— Да, я так и думала, что ты откажешься от моей идеи, — со смехом согласилась Барбара.

Роджер подозрительно посмотрел на Барбару. Не то чтобы Роджеру не нравилась двоюродная сестра Хилмы, но, право, иногда ее шутки, да и поступки были просто непредсказуемы. Да и муж был под стать ей. У них всегда было все легко и просто. А Роджер любил все тщательно обдумывать и делать все основательно. Легкость Кертисов на подъем, их привычка мчаться куда угодно в любое время дня и ночи, обычно в компании таких же беззаботных и веселых людей, заставляли его нервничать и чувствовать себя чужим в их обществе.

Вот и на этот вечер у них был, как считал Роджер, какой-то невероятный план.

Джим присоединился к ним позднее, и теперь они должны были куда-то отправиться, захватив с собой Хилму и Роджера.

— Это будет такая свойская вечеринка после театра, — восторженно объясняла Барбара. — Бернторны хотели, чтобы мы пошли с ними в театр, но мы решили поехать к вам и попытаться вас уговорить. Поэтому они ждут нас после театра и очень хотели, чтобы мы приехали вместе с вами.

— Но ведь уже поздно, — начал было Роджер.

— Ты, кажется, уже как-то приглашала нас к ним? — не обращая внимания на реплику Роджера, спросила Хилма. — Я смотрю, они часто устраивают такие, как ты выразилась, неофициальные вечера.

— Да, довольно часто, — ответил на этот раз Джим. — Они очень общительные и гостеприимные люди. У них всегда собирается много народу. — По-видимому, он считал, что это веский аргумент.

— Что ж, поезжайте, — улыбнулась Хилма. — Я не могу себе представить, что они ждут и нас. Они ведь с нами не знакомы.

— И тем не менее они ждут вас, Хилма. Я столько им рассказывала о тебе. Они сочтут странным, если вы снова откажетесь от приглашения, — возразила Барбара.

Хилма подумала, что при таком огромном количестве малознакомых людей, которые собираются у Бернторнов, вряд ли хозяева заметят чье-то отсутствие. Но раз Барбара и Джим настаивали на том, что они обидятся, она уговорила Роджера принять их приглашение.

— Ты, наверное, поздно вернешься, дорогая? — поинтересовалась мать, когда Хилма задержалась, чтобы поцеловать ее и пожелать ей спокойной ночи.

— Полагаю, что нет, мама, — улыбнулась Хилма, качая головой. — Как я себе представляю, мы поздороваемся с кучей людей, которых никогда раньше не видели, и, думаю, больше не увидим, выпьем по паре коктейлей и уедем. Не думаю, что там будет кто-то из знакомых.

Но Хилма ошибалась. Первым, кого она увидела, войдя в огромную, переполненную народом квартиру гостеприимных Бернторнов, был Бак Вэйн.

Он стоял в одной из глубоких амбразур окна и о чем-то увлеченно разговаривал с пожилым мужчиной. Может быть, то, что он стоял в стороне от шумной толпы, может быть, его манера держаться привлекла внимание Хилмы, во всяком случае, она сразу заметила его.

Хилма даже удивилась, как легко она восприняла эту неожиданную встречу. С абсолютным спокойствием она выслушала беглые представления хозяев, мимоходом заметив, что они не проявили к ней животрепещущего интереса, о котором ей все уши прожужжала Барбара.

Барбару и Джима, казалось, знали все присутствующие, и они, по-видимому, сочли, что не могут доставить Хилме и Роджеру более приятного удовольствия, чем представить их максимальному количеству присутствующих за короткий промежуток времени.

Никто из представленных Хилму особо не заинтересовал. Она улыбалась и говорила, как это принято в таких случаях, два-три обычных, ни к чему не обязывающих слова. Но так продолжалось до тех пор, пока высокий жизнерадостный голос Барбары не произнес:

— Хилма, а это Эвелин Мурхауз. Кажется, вы уже встречались раньше. Ах нет, это Роджер, а ты нет. Эвелин, это моя кузина Хилма Арнолл.

За время, прошедшее после бала-маскарада до нынешнего вечера, Барбара явно продвинулась со свойственной ей легкостью от официального «мисс Мурхауз» до свободного «Эвелин».

И вот Хилма уже отвечала на приветствие тонкой темноволосой девушки с необычайно светлыми серыми глазами. Именно ее глаза привлекали внимание прежде всего. Они были ясными и блестящими, но в них была какая-то холодная пустота, из-за которой казалось, что их обладательница смотрит на тебя как бы издали и свысока, несмотря на ее приветливость.

«Так вот она какая, эта невеста Бака! Что ж, он был прав, когда говорил, что она очень экстравагантна». Ее одежда была не только дорогой, но и подобрана с большим вкусом. И, конечно, Эвелин умела ее носить. Каждый волосок ее несколько экзотической прически лежал на своем месте, а немногие украшения на ней были дорогими и безупречно подобраны.

Они постояли несколько минут, обменялись впечатлениями о пьесе, которую Хилма недавно видела, о приближающемся Рождестве, об их общих друзьях, и в тот момент, когда они уже были готовы отойти друг от друга, к ним подошел Бак, и Эвелин небрежно представила их друг другу.

Для стороннего наблюдателя не было бы ничего необычного в выражении лица Бака. Но Хилма уже достаточно хорошо знала, что означает эта искорка в его темных глазах. Его словно забавляло то, что они снова вот так неожиданно встретились.

Хилму это тоже позабавило, хотя она подумала, что должно скорее шокировать ее, и на мгновение на ее щеке появилась лукавая ямочка.

Роджер постарался быть любезным, как бы забыв свои критические высказывания в адрес Бака в доме Элтонов, а Барбара заметила:

— Между прочим, интересное совпадение: вы все четверо должны пожениться в одно время. Ведь ваша свадьба, Эвелин, тоже сразу после Рождества?

Эвелин кивнула, а Роджер принялся объяснять, что медовый месяц они проведут за пределами Лондона, на Ривьере, что позволит избежать самый неприятный период английской зимы.

— Как забавно… мы тоже так задумали, — протянула Эвелин, причем было заметно, как огорчилась она при этом от того, что и у других могут возникать те же идеи. — Впрочем, — поспешно сказала она, — это еще не окончательно. Есть время подумать, может, появятся какие-то новые планы.

— Надеюсь, только насчет проведения медового месяца, — засмеялась Барбара. — Я смотрю, ты не надела свое кольцо — свидетельство помолвки.

— О! — воскликнула Эвелин, посмотрев на свою руку. — Это ужасно, я всегда его теряю. Даже не представляю, где могла оставить его на сей раз.

В этот момент через всю толпу к ним поспешно пробиралась хозяйка дома.

— Эвелин, ты, как всегда, в своем репертуаре, опять оставила свое кольцо, на этот раз на туалетном столике.

— Спасибо, дорогая.

Эвелин довольно спокойно взяла из ее рук кольцо и, не глядя, надела на палец.

«Она взяла его так, будто оно для нее ничего не значит, — подумала Хилма. Возможно, она просто выработала в себе такую манеру равнодушия».

Кольцо было очень красивое. Хилма обратила внимание на его необычную старинную оправу. Второго такого кольца не встретишь. Именно такое кольцо Бак и должен был выбрать.

— Хорошо, Бак, что ты обладаешь таким терпением, — улыбнулась Эвелин своему жениху. — Другой бы на твоем месте уже сошел бы с ума от моей безалаберности.

— Наверное, это повод, чтобы измениться, — не удержался Роджер.

Но Бак, смеясь, покачал головой.

— В этом Эвелин ничто не изменит. Она всюду оставляет вещи, особенно, если они не прикреплены намертво. Между прочим, это напомнило мне… у меня есть еще одна твоя вещь. — Он пошарил в кармане. — Одному Богу известно, как ты ухитрилась это потерять. Наверное, он был прикреплен к цепочке или браслету, словом, не знаю, к чему.

Он вытащил руку из кармана и раскрыл ладонь, на которой лежал очень красивый сине-зеленый скарабей.

— К счастью для тебя, моя дорогая, мои слуги тщательно убирают квартиру. Это было мне возвращено с соответствующей церемонией из глубин пылесоса. Посмотри, до чего ты низвела славу Египта.

— Но на этот раз я не виновата. — Эвелин взяла в руки скарабей и стала разглядывать его. — Это не мой, — сказала она твердо, возвращая его на ладонь Бака.

Хилма замерла, взгляд ее был прикован к маленькому сине-зеленому предмету, на который все с нескрываемым интересом уставились.

— О, Бак, это, видно, какая-то из твоих подружек, — шутя проговорила Эвелин. — И как же она так подвела тебя? Ты даже не можешь сослаться на сестру. У тебя ее просто нет.

Все вокруг смеялись, за исключением Хилмы и Роджера. Она никак не могла заставить себя посмотреть на раскрытую ладонь Бака, на которой лежал скарабей, и только надеялась на то, что вечный страх Роджера привлечь к себе внимание возобладает над желанием высказать то, что было у него на уме. Только бы он не воскликнул: «Хилма, да это же твой!» Только бы у нее хватило времени что-нибудь придумать… придумать, что сказать, когда возникнет неизбежный вопрос.

Роджер ничего не сказал. Заговорил Бак. Спокойно, с некоторой долей иронии в ответ на все шутливые предположения:

— У меня, может быть, и нет родной сестры, но, к счастью, имеется несколько кузин. И не исключено, что одна из них могла потерять это в моей квартире.

— Что ж, это звучит вполне правдоподобно, — Эвелин холодно рассмеялась. — К счастью для тебя, я не ревнива.

— К большому моему счастью, — согласился Бак и так обаятельно улыбнулся ей, что это обезоружило Эвелин и вернуло ей хорошее настроение. — Во всяком случае, я рад, что моя репутация не пострадала.

По выражению его лица Эвелин была почти уверена, что он действительно приписывает этого жука кому-то из своих кузин. А Хилма подумала: «Ему и в голову не приходит связывать это происшествие с моим ночным визитом, особенно если учесть, что скарабей довольно долго пролежал где-то под ковром в его квартире».

Словом, инцидент для всех был исчерпан, за исключением Хилмы и Роджера… И неизвестно, кто из них двоих был больше взволнован и расстроен.

О, если бы она смогла придумать хоть какое-нибудь разумное объяснение! Все, что приходило ей в голову, было неубедительным и неправдоподобным. Скоро пора будет ехать домой, и уж тут-то ничто не остановит Роджера. Как только они окажутся в машине, он, безусловно, задаст ей волнующие его вопросы.

Очень трудно было Хилме изображать беспечность. Что касается Роджера, то он даже и не пытался этого делать.

Если бы только она могла сказать хоть слово Баку, чтобы он проникся всей серьезностью ситуации… они бы придумали что-то нибудь. Но в этих переполненных людьми комнатах какой бы то ни было разговор был просто невозможен, не говоря уже о том, что Роджер был бы поражен, увидев их вместе.

Вечер заканчивался. Толпа в комнатах начала редеть.

— По-моему, пора ехать. — Барбара оказалась рядом с ней. — Бедный Роджер выглядит несколько мрачным, он, несомненно, считает, что уже достаточно «повеселился».

— Возможно. — Хилма лихорадочно искала хоть какой-нибудь предлог, чтобы еще задержаться и тем самым оттянуть объяснение с Роджером. Но Барбара уже пошла, как она выражалась, «собирать мужчин».

Если бы они приехали сюда в машине Джима! Тогда бы они с Роджером не остались одни по дороге домой. Но они приехали на его машине и сначала должны были завезти Барбару и Джима.

Хилма была очень напугана предстоящим разговором. Ей не с кем было посоветоваться, не у кого попросить помощи. Она вспомнила, как весело смеялся Бак, обещая выручить ее, если у нее возникнут какие-нибудь трудности, но сейчас она не имела никакой возможности попросить его об этом.

— Ты готова, Хилма? — мрачная торжественность голоса Роджера только подчеркивала всю серьезность положения и необходимость срочно найти какой-то выход.

Но выхода не было… И Хилма молча пошла за ним к машине. Барбара и Джим уже сидели в ней, такие же свежие и жизнерадостные, как в начале вечера.

— Ну, как тебе вечер, Хилма? Правда же, они очень приятные люди? — требовательно спрашивала Барбара.

— Да, очень приятные, — лаконично согласилась Хилма.

— Поразительно, какое количество людей они умудряются втискивать в эту совсем небольшую квартиру так, что она даже не кажется переполненной, — восхищенно продолжал Джим.

— Мне их квартира показалась слишком переполненной. К тому же было очень шумно, — прервал его Роджер с такой резкостью, что все удивленно уставились на него.

«О Боже! — подумала Хилма. — Он должен быть очень расстроенным, чтобы ответить так грубо. Я никогда не слышала, чтобы он так разговаривал с кем бы то ни было».

После этой резкости он как бы пришел в себя и до конца их короткой поездки до дома Кертисов не проронил ни слова. Но, как только они остались одни, Роджер взволнованно обернулся к Хилме:

— Хилма, Бога ради, прошу тебя, объясни мне, что все это значит?

— Что все? — Хилма понимала, что бессмысленно изображать удивление, но ничего другого в этот момент не могла придумать.

— Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Ради всего святого, скажи, каким образом твой скарабей оказался в квартире мистера Вэйна?

Бедный Роджер, обычно в разговорах он не упоминал имя Всевышнего. И то, что он в течение одной минуты сделал это дважды, свидетельствовало о степени его взволнованности.

— А почему ты так уверен, — спросила Хилма с тенью холодного упрека в голосе, — что это мой скарабей?

Она сказала это таким тоном, будто уличала его в недостойных подозрениях. На мгновение это подействовало.

Но Роджер к тому времени слишком долго обдумывал эту мысль и не мог так легко с ней расстаться. После минутного молчания он продолжал еще настойчивее:

— Не будь дурочкой, моя дорогая! Ты прекрасно знаешь, что это твой скарабей. Ведь смешно предполагать, что пол-Лондона теряет скарабеев, а вторая половина их находит. — Роджер явно решил, что некоторое преувеличение в такой момент вполне уместно. — Кроме того, я его узнал. Я все-таки кое-что понимаю в этих вещах. И хотя я не держал его в руках, но ошибиться не мог. Это прекрасный экземпляр. Такой не часто встречается.

Наступило молчание. Затем Хилма твердо спросила:

— В чем, собственно, ты меня обвиняешь, или подозреваешь, как угодно?

Это привело Роджера в такую растерянность, что Хилме стало не по себе.

— Я ни в чем тебя не обвиняю, тем более не подозреваю, — запротестовал он. — Я только прошу тебя объяснить в высшей степени необычайный факт.

— А если я не захочу этого сделать, Роджер?

— Не… захочешь?

— Предположим, что это объяснение касается очень личных дел кого-то еще? — уже увереннее произнесла Хилма, хотя прекрасно понимала, что просто выдумывает что-то невероятное на ходу.

— Но, Хилма, это же нелепо! — воскликнул Роджер. — Все свидетельствует о том, что ты была в квартире того самого человека, которого, как я понял, до этого времени не знала. Вы оба восприняли это представление друг другу так, будто совершенно незнакомы. И вдруг оказывается, что ты даже бывала в его квартире.

— Я не бывала в его квартире… во всяком случае, в том смысле, который ты в это вкладываешь. Признаюсь, что я была один раз по очень серьезной причине…

— Серьезной причине? — машинально повторил бедный Роджер, который был искренне убежден, что порядочные девушки таких вещей не делают.

— Да, по очень серьезной причине, — увереннее повторила Хилма. — Эта причина не касается меня лично, Роджер, и… мне очень жаль, что я не могу рассказать тебе, в чем она состоит.

— Никогда не слыхал ничего более глупого! — волнение Роджера было неподдельным, хотя и выглядело несколько смехотворным. — Я категорически настаиваю, чтобы ты все рассказала. В подобных обстоятельствах любой мужчина вправе знать, что делала его невеста в квартире холостого мужчины.

Снова наступило короткое молчание. Потом Хилма, слегка пожав плечами, проговорила:

— Тогда я могу предложить тебе только одно, но я не думаю, что тебе это понравится.

— Что именно? — Роджер явно нервничал и едва держал себя в руках.

— Я рекомендую тебе поговорить с самим мистером Вэйном.

Роджер был явно ошарашен ее словами, впрочем, не больше, чем сама Хилма, когда осознала, как далеко ее занесло.

— Но послушай, Хилма. Ты ведь можешь…

— Нет. — Хилма была непреклонна. По крайней мере, это давало ей возможность выиграть какое-то время. — Я не думаю, Роджер, что ты сейчас, находясь в таком состоянии, поверишь в то, что я тебе расскажу.

Он сделал протестующий жест, пытаясь прервать ее, но она продолжала:

— Я тебя в этом не виню. Все это действительно настолько фантастично, что я предпочитаю, чтобы ты услышал это объяснение от мистера Вэйна непосредственно, конечно, при условии, что он захочет его дать… Пожалуйста, давай пока оставим этот разговор. Я, как ты понимаешь, ужасно устала и очень расстроена.

Роджер, раздираемый раскаянием и сомнениями, не знал, что ответить. Между тем машина уже подъехала к дому Хилмы.

— Ты хочешь сказать, чтобы я отправился к мистеру Вэйну и спросил его об этом? — Роджер выглядел растерянным.

— Да, Роджер, пожалуйста.

Она видела, что ему не понравилась ее просьба. Но она не оставила ему никакого выбора.

— Хорошо, — произнес он мрачно. — Завтра я поеду к нему домой и спрошу его об этом. Чем скорее все это разъяснится, тем лучше.

— Я тоже так считаю, — мягко проговорила Хилма.

Едва войдя в дом, Хилма взлетела наверх. Если мать уже заснула, ей не хотелось ее будить. А если она проснется, то ей придется сначала отчитаться о вечере и лишь потом как-то связаться с Баком.

Раздеваясь быстро и тихо, она все время прислушивалась, не раздастся ли каких-то признаков движения из комнаты матери. Но все было тихо. И, переодевшись, она снова осторожно спустилась вниз, чтобы запереться в гостиной, где стоял телефон.

Хилма вся дрожала от нервного возбуждения так, что ей даже трудно было листать страницы телефонного справочника. Она молила Бога, чтобы номер телефона был под его именем, а не под номером квартиры. Потому что от волнения не могла вспомнить его адрес, а если телефон на коммутаторе…

Наконец она нашла! Бакланд Вэйн. Не может же быть двух таких имен. Кроме того, теперь, увидев адрес, она вспомнила его и удивилась тому, что могла забыть.

Сняв трубку, она набрала номер и стала ждать. Казалось, ожидание длилось вечность. Она слушала мягкие позывные гудки… Если бы он был дома, то уже подошел бы. Может быть, он еще не добрался до дома? Она посмотрела на часы. Было около двух ночи. Она просто не могла ждать! Не могла рисковать, спускаясь сюда во второй раз.

Наконец трубку на другом конце провода подняли, и хорошо знакомый голос спросил с некоторым раздражением:

— Кто это еще звонит в такое время?

— О, Бак, это я…

— Милая! — И затем гораздо мягче: — Милая, это на самом деле вы?

— Да. Мне необходимо с вами поговорить.

— Что случилось? У вас ужасно испуганный голос.

— Бак, у меня большие неприятности, я действительно очень расстроена, — поспешно сказала Хилма, хотя от одного звука его голоса ее напряженные нервы стали успокаиваться. — Простите за столь поздний звонок, но я насчет скарабея.

— Чего, дорогая? — переспросил Бак.

— Скарабея. Того, которого вы сегодня пытались вернуть Эвелин. Это мой скарабей. Он, очевидно, выпал у меня из браслета той ночью. Роджер узнал его и теперь собирается перерыть небо и землю, чтобы докопаться, что я делала в вашей квартире и как этот несчастный скарабей там оказался.

Резкое восклицание на другом конце линии заставило ее остановиться и перевести дыхание. Даже сейчас в его голосе слышалась некоторая веселость:

— Ну, и что вы ему сказали?

— По правде говоря, совершеннейшую нелепость. Понимаете, мне пришлось сочинять на ходу, а в голову, естественно, ничего не приходило.

— Да, понимаю. И все-таки, что вы ему сказали?

— Я призналась ему, что была в вашей квартире один раз, но по вашему делу…

— Какому делу? — осведомился он шутливым тоном, явно развлекаясь.

— Бак, это совсем не смешно! Я не сказала по какому. Я сказала, что оно касается только вас, и я не могу ничего объяснить, не нарушая ваше… чье-то еще… доверие. Об этом я говорила очень туманно.

— Но, разумеется, он не проглотил это?

— Нет. Конечно, нет. Он сказал, что ничего нелепее не слышал.

— Так оно и есть, — послышалось в трубке. — Бедная моя, Милая. Впрочем, что вы могли ему еще сказать.

— Я просто пыталась выиграть время. Во всяком случае, я сказала ему, что от вас зависит, захотите ли вы объяснить ему все или нет, так как это ваша тайна. Я приняла позу крайне оскорбленной. Это слегка на него подействовало, но он ни в коей мере не удовлетворится… И… Бак, он собирается завтра поехать к вам и выслушать ваши объяснения. Мы должны что-нибудь придумать.

Наступило молчание, и она обеспокоенно спросила:

— Вы слышите меня?

— Да, конечно. Я соображаю, не смогу ли я что-то придумать, например, насчет нескромности моей юной сестры, чью репутацию мы с вами оба старались защитить.

— Нет, это не годится, — поспешила разуверить его Хилма. — Кажется, Эвелин или вы сами в его присутствии сказали, что у вас нет сестер.

— Да, точно, кто-то сказал. Тогда это не пойдет. Надо придумать что-то еще.

— Бак!

— Да, дорогая?

— Мне ужасно жаль, что я вовлекла вас в эту историю. Я бы этого никогда не сделала, только в тот момент больше ничего не могла придумать… и потом… потом вы говорили…

— Что я говорил?

— Что вы мне тоже поможете, если мое замужество окажется под угрозой.

— Разумеется. Кроме того, кто же, как не я, вытащит вас из этой ситуации? Это ведь моя вина, что вы в ней оказались. Если бы я не стал, как дурак, возвращать эту вещь на людях…

— Ну, уж коль на то пошло, то все беды начались с меня. Если бы я тогда не залезла к вам в квартиру…

Она услышала его легкий смешок, как будто ему нравилось вспоминать это нелепое начало всех их неприятностей.

— Ладно. Сейчас нам надо думать не о том, с чего все это началось. Это, должно быть, наш последний барьер, Милая. Не волнуйтесь, я что-нибудь придумаю. Дайте мне посоображать…

Внезапно, к своему ужасу, Хилма услышала движение наверху. Ее мать проснулась и спускалась вниз.

— Бак, послушайте! Я должна положить трубку. Кажется, мама идет сюда. Я не знаю, что вы сможете, но очень надеюсь на вас…

— Все будет в порядке. Не волнуйтесь и не паникуйте. Я что-нибудь придумаю. Обещаю.

Она взяла себя в руки и быстро, решительно проговорила:

— Если ничего не сможете придумать, пожалуйста, расскажите Роджеру правду, все как есть. Я только сейчас по-настоящему поняла, как это все ужасно!

— Не волнуйтесь. Не надо. У меня еще в запасе несколько часов, я что-нибудь изобрету. И… Милая…

— Да?

— Спите спокойно. Я позабочусь обо всем.

Телефон замолчал, и Хилма с улыбкой положила трубку, а потом повернулась к удивленной матери, уже стоящей на пороге.

— Хилма, дорогая, в чем дело? Мне показалось, что я услышала твой голос. Ты не заболела? — Миссис Арнолл обеспокоенно приблизилась, придерживая по привычке свой распахивающийся розовый пеньюар.

— Нет, нет, мама, — успокоила ее Хилма. — Со мной все в порядке. Мы очень поздно приехали, и я, когда уже ложилась спать, вспомнила, что обещала на этом вечере одной девушке позвонить. Мне надо было кое-что ей сказать.

— В это время ночи? — миссис Арнолл перевела изумленный взгляд на часы.

— Да, это один адрес, который ей срочно нужен. Она рано утром уезжает, поэтому я позвонила ей сама, чтобы она не разбудила меня завтра чуть свет. — Все это Хилма объяснила матери с бойкостью, удивившей ее саму.

— Ну, ладно, право, я просто не представляю, когда же эти молодые друзья Барбары спят? — поинтересовалась миссис Арнолл.

Объяснение Хилмы по поводу столь позднего звонка ее удовлетворило, и, поднимаясь в свою спальню, она только добродушно спросила, хорошо ли Хилма провела время.

— Да, мама, все в порядке.

Еще раз позвонить Баку не было возможности, ей оставалось только полностью довериться ему и ждать. Теперь он должен был помочь ей спасти ее брак, как она только что спасла его.

Вдруг ей показалось, что она не все ему рассказала… и ему будет трудно придумать какую-нибудь правдоподобную историю. Чувство отчаяния не покидало ее. Она снова и снова принималась размышлять о случившемся. И снова приходила к мысли, что если уж так случилось, то вряд ли найдется кто-то другой, кто лучше справился бы со всем этим, чем этот улыбающийся слегка, циничный человек, который считает, что их взаимная симпатия основывается на схожести характеров и целей: оба они искатели приключений, романтики и немного авантюристы…

Как он это сказал: «Очень обаятельные авантюристы», — и при этом грустно улыбнулся.


Глава 9


Хилма просыпалась медленно и неохотно, с тем ощущением сжимающего все внутри холода, который сопутствует инстинктивному желанию убежать от неприятностей.

«Интересно, в котором часу Роджер встречается с Баком? Удалось ли ему придумать такую историю, в которой все выглядело бы логично, а главное — правдоподобно?» — с волнением подумала она. Но волноваться было бессмысленно, теперь надо было только ждать. Однако было невероятно трудно изобразить отцу и матери улыбающееся и невозмутимое лицо. И когда миссис Арнолл упомянула что-то о свадебном платье, Хилма почувствовала, что обсуждать это сейчас она просто не в силах.

— О, право, не знаю, мама. Мы решим это потом, — поспешно ответила она на какой-то очередной вопрос матери.

— Но, дорогая моя, оставшееся время ведь не бесконечно, — добродушно попеняла ей мать, а Хилма угрюмо подумала, что, возможно, свадебное платье и вовсе не понадобится.

Потом она стала ругать себя, что не позвонила Баку рано утром. Неужели она не сумела бы придумать какой-нибудь предлог, чтобы выйти из дома и позвонить из телефонной будки? Теперь это было уже поздно. Если она позвонит сейчас, не исключено, что Роджер может быть уже там. С другой стороны, он может отложить свой визит на вторую половину дня, и тогда она будет весь день пребывать в тревожном неведении.

Когда мать предложила ей отправиться по магазинам, она с готовностью согласилась, лишь бы отвлечься. Выйдя на улицу, Хилма подумала, что Бак может позвонить по какому-нибудь срочному вопросу и будет огорчен, если не застанет ее. Но она уже не могла отступить.

Бесконечное хождение по магазинам, долгое обсуждение у каждого прилавка, что необходимо купить к свадьбе, — все это доставляло истинное удовольствие миссис Арнолл.

— Мы, пожалуй, можем остаться здесь на ленч. Не вижу смысла возвращаться домой, чтобы поесть холодного мяса. Ты согласна со мной, Хилма?

— Конечно, мама, — равнодушно ответила Хилма, хотя с гораздо большей охотой поехала бы домой, чтобы попытаться выяснить, что произошло за время ее отсутствия?

Впрочем, какая разница? Все равно все пошло прахом. Ну что мог придумать Бак, чтобы все факты выглядели убедительно и благопристойно? Единственное, в чем важно было убедиться, что ее рухнувшее замужество не погребло под своими руинами и его помолвку. Теперь Хилме казалось кощунством позволять матери делать всевозможные покупки для провалившегося мероприятия. Однако, видя, как по-детски радуется мать, она покорно ходила за ней от прилавка к прилавку по большому магазину Вест-Энда.

— Не то что всего этого нет в доме Роджера. Вероятно, есть, — оживленно рассуждала мать. — Но тебе наверняка захочется сделать какие-то дополнения. Я разговаривала с Роджером и знаю, что он с радостью будет приветствовать все изменения, которые ты захочешь сделать в доме.

— Да, он очень добр, — согласилась Хилма довольно унылым тоном.

Наконец ей удалось выманить мать из отдела белья, и она наблюдала, как та по пути задержалась еще у какого-то соблазнительного прилавка на выходе, когда за ее спиной кто-то тихо окликнул ее:

— А, мисс Арнолл, здравствуйте! Это вы, мисс Арнолл, не так ли?

Резко обернувшись, она оказалась лицом к лицу с Баком. Его смеющиеся глаза и лукавая улыбка говорили о чем угодно, только не о поражении.

— О, Ба… мистер Вэйн! Мама, по-моему, ты не знакома с мистером Вэйном?

Она представила их, и миссис Арнолл вступила с ним в любезный разговор, пока Хилма пыталась по выражению его лица понять, чем все кончилось. Но ей ничего не удалось прочитать на нем, кроме любезного внимания и интереса к тому, что говорила ее мать.

— Я полагаю, вы в курсе, что моя дочь очень скоро выходит замуж? — щебетала миссис Арнолл. — В связи с таким событием всегда возникает столько хлопот. Все надо продумать, купить… но женщины обожают это, не правда ли?

— Да, разумеется. Со слов своей невесты я знаю, какие это ответственные хлопоты. — Он почтительно улыбнулся, наклонившись к миссис Арнолл.

— Ах, вы тоже женитесь? Ну тогда, конечно, вы меня понимаете.

— По правде говоря, не очень. Обычно мужчины остаются как-то в стороне от этих радостных приготовлений, от приятных волнений по поводу всевозможных покупок, — искренне признался Бак. — Но время от времени я получаю от своей невесты подробный отчет о результатах.

— Мистер Вэйн, мама, женится на Эвелин Мурхауз, ты, наверное, слышала об этом, — объяснила Хилма. — Барбара рассказывала тебе о ней.

— Да, конечно. О, извините меня. — Миссис Арнолл повернулась к прилавку, чтобы выслушать продавца, который что-то узнавал для нее.

Хилма сразу же воспользовалась моментом:

— Ну, как? — нетерпеливо спросила Хилма.

— Все в порядке, Милая, покупайте приданое и спокойно готовьтесь к своей свадьбе.

— Вы хотите сказать, что ваше объяснение удовлетворило Роджера.

— Абсолютно.

— О, Бак! Как это вам удалось?

— Хилма, дорогая, что ты думаешь об этом? — миссис Арнолл, совершенно не подозревая о том, насколько драматичен был тихий разговор, проходивший в нескольких шагах от нее, призвала дочь участвовать в действительно важном деле. — Как ты считаешь, не слишком ли скучно выглядит чисто белый. Этот серебристо-белый оттенок, — по-моему, смотрится мягче. Да, да, подержите его еще, пожалуйста, — обратилась она к продавцу, — чтобы моя дочь могла посмотреть, когда на него падает свет. Ну, вот видишь, что я имею в виду?

Хилма ничего не видела. Она едва понимала, о чем говорит мать. Ей хотелось вернуться к Баку и услышать, какую историю он придумал и как ей теперь держаться с Роджером.

— Это прелестно, мама, — с энтузиазмом согласилась Хилма.

— Ты имеешь в виду серебристо-белый, конечно?

— Любой, — неосторожно ответила Хилма.

— О нет, дорогая! По-моему, их даже сравнивать нельзя. Ты ведь должна понимать, что все это будет происходить днем! Право, Хилма, я считаю, что серебристо-белый…

— Да, разумеется, ты совершенно права. Хилма даже не старалась вникнуть, что они обсуждают в данный момент — материю на свадебное платье или на скатерть. Но продавец, обладающий блестящими способностями увлекать своим товаром, в этот момент вспомнил, что есть еще один оттенок, который следует также посмотреть: «Очень нежный цвет сливок, мадам». Пока он и миссис Арнолл обсуждали это, Хилма улучила еще минуту.

— Бак, как я должна держаться с Роджером?

— Как святая! Носите свой нимб как можно эффектнее. Вы чудесная девушка. Вы спасли мою юную кузину от шантажа нашего друга с верхнего этажа.

— Бак! — Она расхохоталась от такой наглой выдумки, но тут же спохватилась, испугавшись, что мать услышит и обратит внимание на странное поведение дочери.

— Вы вернули компрометирующие мою кузину письма лично мне. Отсюда и потерянный в моей квартире скарабей. Постарайтесь не вдаваться в подробности, пока нам не удастся поговорить и обсудить все.

— Но где и когда? Я не могу…

— Пожалуй, это лучше всего. Хилма, дорогая, вот наконец тот оттенок, который просто создан для тебя, — снова защебетала мать.

Хилма подошла к матери, пытаясь изобразить заинтересованность к выбору матери.

— Да, мама, очень красиво! — «Надо хотя бы выяснить, для чего предназначается эта материя!» — Думаю, из трех этот самый лучший.

— Я тоже так думаю. Даже если бы мы остановились на атласе, то и тогда мы бы не нашли удачнее. Эта ткань будет выглядеть богато при дневном свете и не будет казаться блеклой внутри церкви.

Только теперь до Хилмы дошло, что они обсуждают материю для ее подвенечного платья, и она вдруг испугалась.

Для миссис Арнолл это был такой волнующий момент, что она вовлекла в обсуждение даже нового знакомого.

— Подойдите, пожалуйста, к нам, мистер Вэйн, и как мужчина выскажите свое мнение, — она улыбнулась Баку. — Что вы думаете об этой ткани для подвенечного платья?

Наступила небольшая пауза. Затем с лукавой улыбкой он ответил:

— Неужели вы действительно хотите знать мое мнение о материи для свадебного платья мисс Арнолл?

— Естественно, — засмеялась миссис Арнолл, — если вы сами собираетесь скоро предстать перед алтарем, у вас уже должно составиться какое-то представление по этому поводу.

— Если так, то я полагаю, что мисс Арнолл будет выглядеть в нем изумительно, — медленно произнес он. — Но пусть где-то на платье будет что-то голубое… под цвет ее глаз…

— О, мистер Вэйн, у вас просто артистическое чутье, — с улыбкой объявила миссис Арнолл. — По-моему, это очень хороший совет.

Бак с улыбкой поклонился в ответ. Было ясно, что больше не следует затягивать эту «случайную» встречу. Он пожал руку миссис Арнолл и, оставив ее наедине с удачно решенной проблемой, ухитрился оттянуть Хилму немного в сторону.

— Милая, вы можете встретиться со мной завтра?

— Едва ли получится…

— Это совершенно необходимо. Я должен рассказать, что вам непременно следует знать, чтобы правильно вести себя с Роджером и не попасть впросак… Вам обязательно сегодня вечером встречаться с Роджером?

— Нет. Думаю, что смогу отменить встречу, сославшись на головную боль, и просто позвонить ему.

— Прекрасно, так и сделайте. И давайте встретимся завтра днем.

— Где? Прошу вас, быстрее. Мама снова собирается позвать меня.

— Там же, где мы с вами уже встречались, когда обсуждали проблему, возникшую с кузеном Мурхаузом. Прямо у ворот, снаружи. Я буду там на машине, и мы немного проедемся. Так безопаснее.

— Хорошо. В три часа. Нет… лучше в половине третьего. Сейчас так рано темнеет.

— Я буду там. И еще, Милая.

— Да?

— Кузину, честь которой вы спасли, зовут Лени.

На лице Хилмы промелькнула улыбка.

— А она в действительности существует.

— Нет, конечно нет.

— Но получила свое имя по австрийской семейной линии? Никогда в жизни не встречала более изобретательного лжеца, — смеясь сказала Хилма.

— Разумеется, — кивнул он. — Прирожденный авантюрист, — со сверкающей улыбкой приподняв шляпу, он направился к выходу.

Хилма вернулась к матери, чтобы сделать окончательный выбор материи на подвенечное платье и поскорее покончить со всем этим. Она уже порядком устала от хождения по магазинам и была взволнована от встречи с Баком йог того, что он ей сообщил.

По дороге домой мать сказала:

— Какой красивый и обаятельный молодой человек. Так это он женится на этой наследнице, Мурхауз?

— Да, мама. Из них выйдет очень приятная пара, — мрачно ответила Хилма. — Эвелин Мурхауз тоже красивая девушка.

— И он такой же богатый, как она?

— Нет, не думаю.

— Что ж, человек не может иметь все, — резонно заметила миссис Арнолл. — Когда мужчина так красив и обаятелен, то было бы слишком требовать от богов, чтобы он был еще и богат. Кроме того, если верить слухам, то у нее с лихвой хватит денег на двоих.

— Да, — согласилась Хилма. — У нее хватит денег на обоих.

— А как он проницательно заметил, что в твоем свадебном платье должно быть немножко голубого… — Миссис Арнолл задумалась Не многие мужчины обратили бы внимание на такую деталь… во всяком случае, не случайный знакомый.

— Полагаю, что нет, — согласилась Хилма. Она была рада, что от нее требовалось только соглашаться, слегка меняя слова и интонацию, чтобы поддерживать разговор, и она могла предаться размышлениям о завтрашней встрече и о том, что скажет Роджеру сегодня вечером по телефону.

У нее было слишком мало информации, и ей следовало быть крайне осторожной, чтобы не сказать лишнего. В одном ей не надо было притворяться: от долгого хождения по магазинам у нее действительно так разболелась голова, что сегодня вечером она никого не сможет видеть.

— Бедный ребенок! — сочувственно воскликнула мать, когда она пожаловалась на головную боль. — Право, мне кажется, что я переношу всю эту суету гораздо лучше, чем ты. Но, разумеется, тебя это больше волнует. Я ведь только даю советы. А окончательный выбор приходится делать тебе. Но, ей-богу, Хилма, дорогая, я думаю, что ты очень удачно выбрала материю для свадебного платья.

Хилма, улыбнувшись, согласилась, а в душе с грустью подумала: неужели всем девушкам делается так тошно при одной мысли о свадебном платье?

— Я пойду позвоню Роджеру на случай, если он собирается сегодня приехать к нам, — сказала Хилма. — Было бы лучше, если бы сегодня никто не приходил.

— Позвони, дорогая. Он поймет. Ведь и вчера с вечера вы приехали поздно. Тебе лучше пораньше лечь спать. — И мать тактично вышла из комнаты, когда Хилма начала звонить Роджеру.

Набирая номер и дожидаясь, пока Роджер возьмет трубку, Хилма как бы снова переживала ту тревогу, которая охватила ее вчера при мысли о том, что ее брачные планы разрушатся. Но если она так волновалась, значит, она очень дорожит этим браком.

Это и естественно. Стоило только вспомнить роскошный дом Элтонов, чтобы осознать, как много значило для нее это замужество. Она размышляла о том, испытывает ли Бак к своему родовому поместью те же чувства, что и она, когда думает о будущем. Наверное, испытывает, раз ради этого готов…

— Хилма, дорогая моя! Это ты?

По голосу Роджера, она сразу поняла, что он приготовился униженно и долго извиняться за свои несправедливые подозрения. Ей стало ужасно неловко не только от того, что Роджер так искренне раскаивается, но и потому, что понимала, что не заслуживает его высокого мнения о ней.

— Да, я позвонила, чтобы спросить, собираешься ли ты…

— Да, моя дорогая! Я собирался. И не могу тебе передать, как я сожалею обо всем, что наговорил тебе вчера ночью и в чем подозревал. Хилма, дорогая, наверное, просто было поздно и я устал, очевидно, поэтому был таким подозрительным…

— Нет, Роджер, ты иначе и не мог реагировать. Пожалуйста, не вини себя, — с жаром сказала Хилма.

— О, нет. Я виню себя. Безусловно, виню. — У нее появилась странная мысль, что Роджер получает удовольствие от самобичевания. — Конечно, Вэйн мне все объяснил. Сказал, что не может допустить, чтобы на тебе лежала тень подозрения из-за твоего великодушия. Но, дорогая моя, я прихожу в ужас при мысли, что тебе пришлось обратиться лично к такому негодяю.

На мгновение она подумала, что он имеет в виду Бака. Но тут же поняла, что разговор перешел на Чарльза Мартина.

— Ну, ведь больше ничего не оставалось. — Она надеялась, что это прозвучало правильно.

— Бедная беспутная девчонка!

«Это, конечно, о несуществующей Лени», — подумала Хилма. И с удовольствием, которое мог оценить и понять только Бак, добавила несколько живописных подробностей:

— Что поделаешь, Роджер, она еще очень молода, просто прелестный подросток. Было бы ужасно допустить, чтобы какой-то негодяй испортил ей жизнь.

Пока она все это говорила, у нее возникло странное чувство, будто речь идет не о мифической Лени, а о ней самой, той неосторожной и порывистой двадцатилетней…

— Это очень великодушно с твоей стороны, моя дорогая. Ты отнеслась к ней с большим пониманием, — Роджер говорил слегка нравоучительно, как всегда, когда употреблял такие выражения.

— В любом случае, все это уже в прошлом. Ты, конечно, никому не расскажешь об этом? Так ведь.

— Моя дорогая Хилма! Как я могу?!

Она поняла, что он сказал это абсолютно искренне. Роджер безумно боялся оказаться замешанным в какие-либо дела и никогда бы не позволил себе даже неосторожное замечание по поводу доверенной ему тайны.

Она благодарно вздохнула и, отбросив свободной рукой волосы со лба, почувствовала, что от всех этих волнений у нее и в самом деле разболелась голова.

— Роджер. Не знаю, собирался ли ты приехать сегодня вечером…

— Собирался. Я чувствую, что должен лично принести тебе свои извинения, — твердо сказал Роджер.

— Нет, дорогой, пожалуйста, не беспокойся.

— Хилма, в этом нет никакого беспокойства. Я считаю своим долгом сделать это, ведь я был так не прав.

Хилма взяла себя в руки и абсолютно спокойным голосом повторила:

— Нет, дорогой, я не хочу, чтобы ты снова винил себя. Кроме того, я очень устала и у меня болит голова. Приезжай, пожалуйста, завтра, а сегодня я лучше пораньше лягу спать.

— Что ж, если ты себя плохо чувствуешь… тогда конечно.

— Да, — твердо сказала Хилма.

— Может быть, ты хочешь увидеться завтра днем? Мы могли бы…

— Нет, Роджер, давай вечером.

— Я думал, мы с тобой прокатимся за город, если день будет хорошим, как сегодня.

Хилме хотелось закричать, но она сохранила выдержку.

— Мне ужасно жаль, Роджер, но днем я не смогу. В любом случае, я буду дома к шести часам.

— Хорошо. Но ты действительно в порядке… ну, из-за… из-за вчерашней неприятности? — Для Роджера было выше его эмоциональных возможностей спросить, простила она его или нет.

— Вполне, — успокоила его Хилма. — Только обещай мне больше не беспокоиться об этом.

С некоторой неохотой Роджер пообещал, и Хилма смогла наконец повесить трубку.

Когда она по пути наверх в свою спальню проходила через холл, из другой комнаты вышла мать:

— Что он сказал?

— О, он извиня… — Хилма поймала себя на полуслове, спохватившись. Мать естественно ничего не знала об этой истории. — О чем, мама? — проговорила она неопределенно.

— О материи на твое подвенечное платье, разумеется. О чем же еще ты могла с ним так долго разговаривать?

— Ах, это! — улыбнулась Хилма. — Я не сказала ему. Разве ты не знаешь, что это плохая примета обсуждать свое свадебное платье с женихом?

— Глупый ты ребенок. Плохая примета, если он увидит тебя в нем до свадьбы, а рассказывать ему о платье ты можешь сколько угодно.

— Я завтра расскажу ему, — сказала Хилма. — Времени будет достаточно.

И она пошла к себе в спальню.


Глава 10


На следующее утро, еще не открыв глаза, Хилма поняла, что день будет чудесным. Совсем другое пробуждение, чем накануне.

Она села в постели, улыбаясь от удовольствия при виде зимнего солнца, при мысли, что все ее беды наконец закончились, что днем она встречается с Баком.

Эта встреча будет чем-то вроде салюта в честь их успеха, взаимная благодарность за то, что с помощью друг друга они преодолели все трудности и были на пороге достижения своих заветных целей. У них, несомненно, был повод поздравить друг друга.

Хилма не удивлялась, что на этот раз все шло гладко: никаких вопросов дома, не надо было изобретать какие-то объяснения для матери…

На эту встречу он пришел первым, и, когда Хилма приблизилась к воротам, она увидела стоявший у обочины маленький обтекаемый черный «ягуар».

Когда она поравнялась с машиной, он вышел из нее, и Хилма обратила внимание, что он тоже улыбается и тоже в хорошем настроении.

— Милая. — Он чуть церемонно взял ее за руку — по-моему, сегодня мы встречаемся на гребне волны.

— Безусловно, — улыбнулась она в ответ. — Спасибо.

— Друг другу, — закончил он ее фразу.

— Что ж, пожалуй, так и есть, — с готовностью согласилась Хилма.

— Прошу. — Он открыл ей дверцу машины и заботливо подоткнул вокруг нее меховой коврик, прежде чем обойти автомобиль и сесть на водительское место. — Тепло?

— Замечательно, спасибо. Какой чудесный автомобильчик.

— Да. Часть нашего естественного образа жизни, — объяснил он.

— Ну, уж если хотите, то вашего образа жизни. У меня ничего подобного нет.

— Но будет, Милая.

— Нет, — сказала Хилма. — Не думаю. Просто не могу себе представить, что Роджер разрешит мне иметь собственный автомобиль. Конечно, я смогу, когда захочу, пользоваться «роллс-ройсом».

— Конечно, всегда можно будет обойтись «роллс-ройсом», — успокоил ее Бак, и они оба рассмеялись.

— А теперь расскажите мне обо всем по порядку, — попросила Хилма.

— О вчерашнем?

— Разумеется.

— Ладно, Милая. Роджер приехал ко мне очень рано, в крайне возбужденном состоянии. Мне было жаль его. Знаете, он очень хороший парень, — задумчиво заметил он. — Можно сказать, чересчур хороший для такой золотоволосой авантюристки, как вы.

— Бак, я не…

— Мы давно согласились, что это так, — предостерег он ее.

— Ладно, продолжайте.

— Он держался гораздо в большей степени джентльменом, чем смог бы я в такой ситуации. Мы долго ходили в разговоре вокруг да около, прежде чем перешли к волнующей нас теме. Я должен был построить разговор так, чтобы он не догадался, что я предупрежден. Он искренне корил себя за свои подозрения по отношению к такой милой девушке, какой вы кажетесь… В то время как один взгляд на вас должен был показать ему…

— Нет, — возразила сладким голосом Хилма. — Для этого он должен был обладать таким же изворотливым умом и руководствоваться теми же недостойными мотивами.

— Да, наверное, секрет в этом, — согласился Бак и улыбнулся, глядя вперед на дорогу. — Ладно, во всяком случае, мы наконец перешли к делу. И тут я льщу себя надеждой, что великолепно изобразил благородного парня, который не может позволить, чтобы кто-то был несправедливо обвинен.

— Да-а, — проговорила Хилма, — это, наверное, вам удалось с трудом.

— Наоборот, Милая, эту роль я сыграл блестяще. Мы, авантюристы, можем изобразить что угодно.

— Боюсь с вами спорить. — согласилась Хилма, и на ее щеке появилась лукавая ямочка.

— Я все объяснил ему насчет Лени… прелестной девушки с фамилией, свидетельствующей об ее австрийском происхождении, как вы это справедливо заметили. Он правильно понял, что это многое объясняет. Она неиспорченный ребенок… должен сказать, что я просто полюбил ее, пока описывал ее «шалости»… но она поступила неосторожно. Я не мог не поблагодарить судьбу за то, что она свела меня с вами…

— Бак, неужели вы действительно несли эту чушь?

— Более или менее. А почему нет? Она создавала идеальный фон последующего рассказа. Девушка, разумеется, доверилась вам, а не мне, и поскольку вы в прошлом были знакомы с Мартином, то отважно отправились к нему и потребовали назад глупые письма, которые написала ему моя кузина. О необыкновенной силе воздействия вашего характера, Милая, говорит тот факт, что он отдал их вам… А затем… это была мастерская деталь… вы отнесли их ее положительному и серьезному кузену.

— Вам?!

— Конечно мне. Вы уничтожили их у меня на глазах, но предложили мне в будущем внимательно следить за поведением моей маленькой любимой кузины.

— И какое впечатление произвело эго на вас? — мрачно поинтересовалась Хилма.

— На меня, Милая? Я был в ужасе, что такие вещи могут происходить буквально в том же доме, где я живу. Я отправил Лени в деревню.

Уверен, вы согласитесь со мной, что там ей и место.

— О, несомненно, — расхохоталась Хилма. — Неужели мой бедный Роджер проглотил все это, ни секунды ни в чем не усомнившись?

— Да. Но когда я излагал ему все это, все выглядело гораздо прозаичнее, — скромно признался Бак. — Я всего лишь наметил контуры, предоставив его воображению заполнить их.

— Ужасно стыдно, что так все получилось, правда? — Хилма закусила губу.

— Что мне пришлось столько врать ради вас?

— Нет. Что бедному Роджеру пришлось все это выслушать.

— Ну-у, Милая, что было бы, если бы мы рассказали ему правду?

— Да, понимаю, но от этого на душе лучше не становится. Мне иногда даже страшно подумать, что все это началось из-за одного моего глупого письма и нелепого, дурацкого порыва, который я даже не осуществила.

Он мрачно кивнул, и смех исчез из его глаз.

— Знаю. Я иногда спрашиваю себя, в какой момент перестаешь быть дураком и становишься негодяем.

Наступило молчание, во время которого он повел машину быстрее.

— Бак.

— Угу.

— Вы часто думаете об этом.

— Нет, Милая, очень редко. Большей частью я точно знаю, чего хочу и что именно я готов сделать, чтобы этого достичь.

— И теперь вы почти достигли того, к чему стремились?

— Почти достиг.

— И это… чудесное ощущение. Правда?

— Вы имеете в виду удовольствие или добродетель?

— Вы прекрасно знаете, что я имею в виду. Он засмеялся.

— Вам тоже знакомо это чувство! Да?

— Да, — задумчиво ответила Хилма. — Да, я вполне удовлетворена тем, как все складывается сейчас. Когда ты оказываешься на грани потерять что-то… важное, то начинаешь больше это ценить.

— Вы, конечно, очень перепугались из-за этого проклятого скарабея?

— Да, очень. Так же, как и вы из-за Алана Мурхауза. Ведь верно?

— Совершенно верно, Милая. Я увидел, как мое родовое поместье распадается и растворяется в воздухе из-за того, что я спрятал за портьерой хорошенькую взломщицу.

Она быстро взглянула на него и увидела, что он улыбается, хотя и делает вид, что занят только дорогой.

— Я надеюсь, вы не забудете, — серьезно проговорила Хилма, — что, к чести хорошенькой взломщицы, она впоследствии спасла вас от подозрений.

— Поверьте мне, Милая, я всегда буду это помнить, — заверил он ее, — даже когда превращусь в пожилого помещика в гетрах, я как-нибудь оглянусь вокруг на свое поместье и подумаю: «Если бы не Милая… это все теперь принадлежало бы кому-то чужому».

На мгновение Хилма замолчала, а когда потом заговорила, голос ее звучал мягко и ласково.

— Оно очень много значит для вас, Бак? Это поместье?

— Ну-у, моя дорогая, оно олицетворяет собой все, к чему я привык, — на этот раз он говорил абсолютно серьезно. — Я не знаю, насколько вы знакомы с сельской жизнью Англии… Она вас захватывает… и держит… особенно если до вас целые поколения ваших предков любили ее. Нелегко вырывать корни из родной почвы.

— И поэтому, когда у вас появился шанс, вы ухватились за него?

— Вот именно.

— Да, я думаю, что понимаю вас. Мне совершенно случайно рассказали… о… завещании вашего деда.

— И, наверное, добавили, что поэтому я и женюсь на Эвелин, чтобы заполучить ее деньги, — мрачно заметил он.

— Да нет, не совсем так. У той, которая мне это рассказывала, создалось впечатление, что это Эвелин выходит за вас замуж, чтобы, так сказать, завести себе поместье, а заодно и именитых предков.

— О! — Он довольно сдержанно усмехнулся. — Знаете, это не так все просто. По сути дела Эвелин и я прекрасно ладим. Никто из нас не страдает излишней сентиментальностью. Нам нравятся более или менее одни и те же вещи, и, грубо говоря, у каждого есть то, чего бы хотелось иметь другому. То есть — у меня есть поместье и именитые предки, у Эвелин — деньги, много денег.

— Да, могу себе представить. Полагаю, что многие счастливые браки основаны на более скромной основе, — медленно проговорила Хилма.

— Хочется так думать. Мне кажется, что она считает меня в меру привлекательным. Я думаю о ней то же самое. У нее нет этих смешных трогательных черточек или… — он резко замолчал и нахмурился. — Я не имею право это говорить. Во всяком случае, не должен никому этого говорить.

— Может быть, я знаю. Просто мы с вами в наших долгих разговорах отбросили словесную мишуру и дошли до голой неприглядной сути. Это получилось само собой. Наверное, в этом нет ничего плохого. По-моему, все началось с того, что мы не думали, что еще встретимся, и поэтому были абсолютно откровенны, да и ситуация нашей первой встречи располагала к этому.

— Да, наверное, в этом все дело. — Он внезапно улыбнулся. — Смешно, как мы оба были уверены, что это наша единственная встреча. А потом наши судьбы переплелись самым фантастическим образом.

Хилма кивнула.

— Как вы сказали сегодня в начале нашей встречи, мы действительно обязаны друг другу за то, что привели все к благополучному финалу.

— Да, вышло все, я бы сказал, довольно приятно. Как вы считаете?

Она со смехом согласилась, а затем попросила его остановиться, и он сразу затормозил у обочины.

— Какое красивое место! — воскликнула она. Они оказались среди безлюдной местности.

По обе стороны дороги стояли почти голые деревья. Только кое-где на ветках трепетал одинокий сморщенный коричневый листок, выглядевший на фоне бледно-голубого неба как большая бабочка.

Алая лиана обвивала стволы деревьев. Ее экзотические изгибы резко подчеркивали строгость маленького светлого ручейка, который, перескакивая с камушка на камешек, журчал по корням деревьев и терялся под небольшим каменным мостом у входа в открывающуюся долину.

— Хотите выйти и немного пройтись? — Он улыбнулся, глядя на ее восторженность.

— Да, давайте пройдемся.

— А вы не замерзнете?

— Нет конечно. — Она уже открывала дверцу машины и минутой позже стояла на краю дороги, спускающейся к маленькому мосту.

Он взял ее за руку, и она почувствовала поддержку его сильной руки, когда он помогал ей спуститься по склону.

— Вот и пришли. Теперь можно постоять над потоком и посмотреть на бегущую воду.

— Красиво, правда? — Хилма облокотилась на замшелый каменный парапет, он тоже.

— Да, красиво. Он очень торопится, этот ручеек.

— Угу. И все-таки невозможно представить, что он когда-то достигнет моря.

— Чепуха, милая, — насмешливо произнес он. — Сегодня вам ничего не должно казаться невозможным. Особенно после того, что мы с вами преодолели…

Она улыбнулась.

— Да, сегодня поистине наш день.

— Безусловно.

— Наверное, у вас сейчас такое же чувство, как и у меня: больше ничего плохого не случится. Вот раньше у меня этого ощущения не было… Постоянно была какая-то тревога, все время казалось, случится что-то такое, после чего все пойдет наперекосяк, хотя я не могла объяснить себе, в чем дело.

— А дело было в скарабее, — смеясь, предположил он.

— Казалось, столько было всего, что кардинальным образом могло все изменить… Но, конечно, скарабей был последней каплей.

— Но теперь ведь все закончилось?

Что-то в его вопросе насторожило ее, и она поспешила подтвердить:

— Теперь все это закончилось удачно.

— Да, — легко согласился он. — Началось все со взаимного недоверия из-за сломанного замка, а заканчивается очень приятно: взаимными поздравлениями на фоне чудесного зимнего пейзажа.

Хилма внимательно наблюдала за движением листка в ручейке, затем, оторвавшись, сказала:

— Что касается меня, то я искренне поздравляю вас. Я действительно надеюсь, что вы будете по-настоящему счастливы с Эвелин.

— Спасибо, Милая. Я тоже надеюсь, что вы будете очень счастливы со своим Роджером.

— О, конечно, я буду счастлива, — поспешно проговорила Хилма. — Я не говорила вам, но некоторое время назад я была в гостях у друзей Роджера. Приятные, очень симпатичные люди. Они живут так, как, я уверена, будем жить и мы с Роджером. У них двое чудесных детей… красивый дом… изумительный сад…

— То есть все, о чем вы мечтаете, да, Милая? Она не ответила.

— Полагаю, что где-то похожее будет и у меня, если повезет. Чудесные дети… красивый дом, изумительный сад и мое поместье…

Она продолжала молчать.

Они долго смотрели на бегущую воду, и вдруг он очень тихо, но решительно проговорил:

— Дорогая моя, ничего не выйдет. Я просто не могу этого сделать.

— Чего?.. Что вы хотите этим сказать? — прошептала она и вдруг почувствовала, что должна прислониться к каменному парапету, иначе просто упадет.

— Милая, — начал он, — я хочу этим сказать именно то, о чем говорило только что ваше молчание, когда вы не ответили на мой вопрос. Я хочу сказать, что не нужен мне дом, если это не наш с вами дом… и сад не нужен, если это не наш сад, и самое главное, невозможно мечтать о детях, если это не наши с вами дети. Мне не нужны дети от другой женщины! Это начало и конец нашей истории. Я не могу поверить, что вы сможете заставить себя иметь сына от другого мужчины, а не от меня! — Он говорил очень взволнованно, его голос звучал почти громко.

Даже и теперь она не посмотрела на него. Только медленно стала передвигать по парапету свою руку, пока она не коснулась его руки.

— Бак, я не умею экономить.

— Да? А я вообще даже не представляю, как зарабатывать деньги. По крайней мере, пока мне этого не удавалось.

— Ты… ты ведь ненавидишь жизненные трудности.

— Ненавижу. И ты тоже. Разве не так?

— Да. Я буду абсолютно честна с тобой: я… боюсь бедности.

— Я тоже, Милая. Но все же намного страшнее прожить свою жизнь без тебя.

— Не вышло из нас настоящих авантюристов. Да, Бак?

— Не вышло, дорогая.

Он обнял ее и привлек к себе. Она уронила голову ему на плечо и с тревогой спросила:

— А что будет с твоим домом, Бак?

— Не знаю. Полагаю, что его придется продать.

— Но ведь ты так любишь все то, что относится к прошлому твоего рода?

— Да, очень. — Он нежно коснулся губами ее щеки. — Но есть еще такое чувство, как любовь будущего своего рода.

— Ты хочешь сказать, что продашь дом и при этом твое сердце не разорвется от боли?

— Думаю, что нет. Правда, мы получим за него не много, потому что он несколько раз был заложен и перезаложен, но, думаю, что кое-что все же останется.

— Бак, мне нечего вложить в наше будущее… за исключением некоторых незначительных вещей из моего приданого.

— Кроме того, у тебя еще есть прелестная ткань на подвенечное платье, — улыбнулся он.

— О да, — рассмеялась она в ответ. — Но даже она в какой-то степени принадлежит тете Мэри. Она заплатила за мое приданое только потому, что горячо одобрила мою помолвку с Роджером. Я не уверена, что она отнесется к тебе так же.

— Да, конечно, но я не вправе винить ее за это.

— Вероятнее всего, она потребует обратно свои деньги, скажет, что я их получила под ложным предлогом или что-нибудь в этом роде.

— Твоя тетушка напоминает мне моего деда. Что ж, тогда придется продать машину и вернуть ей деньги. У тебя же должно быть приданое, далее если ты выходишь замуж за нищего искателя приключений.

Она придвинулась к нему.

— Бак, извини, есть ли какая-нибудь работа, которую ты мог бы выполнять? — спросила она.

— Как тебе сказать, Милая. Я довольно хорошо знаком с ведением сельского хозяйства, с управлением поместьем. Думаю, что надо начать искать работу в качестве управляющего имением.

— О, Бак это ведь так тебе не свойственно.

— Дорогая, да разве все, что с нами происходит, свойственно было нам, когда мы встретились, разве могли мы такое предполагать?

— Нет, конечно. Но… — Она внезапно подняла на него глаза и широко улыбнулась. — И все-таки это замечательно! Правда?

Полушутливое, полуциничное выражение вдруг совершенно исчезло с его лица.

— Милая, это самое замечательное, что только могло случиться с двумя людьми, долго блуждающими впотьмах, словно слепые, и наконец прозревшими. Ты хоть понимаешь, что мы оба безуспешно боролись с нашими чувствами с того момента, как ты сунула свой перочинный нож в замок моего бюро?

Она рассмеялась и спрятала лицо на его груди.

Он с нежностью посмотрел на нее и тихо спросил:

— Ты отдаешь себе отчет в том, что в тот самый момент, когда судьба преподнесла нам на серебряном блюдечке исполнение наших заветных и честолюбивых устремлений, мы вдруг поняли, что все это ничто в сравнении с возможностью быть вместе?

Она не ответила, и, наклонив голову, он прошептал:

— Что же ты молчишь?

— Я слушаю, как бьется твое сердце.

— Зачем, любовь моя?

— Затем, что ты как-то сказал, что у тебя его нет.

— Неужели я говорил такое, Милая? Что ж, я думаю, что тогда это было недалеко от истины.

Она протестующе покачала головой. По его лицу было видно, что его это забавляет.

— Я вижу, ты со мной не согласна. И в чем же причина?

— Потому что, — промолвила Хилма, — из-за него все наши беды. Смотри, мы все так хладнокровно и трезво спланировали, продумали каждый шаг своего будущего, уверенные, что для достижения наших целей все средства хороши, почти устроили себе такие блестящие браки. И в этот момент твое сердце вдруг выходит из-под контроля, давая волю эмоциям…

— Но у меня нет к нему претензий, я совсем на него не в обиде, мне это нравится. Но, хотел бы я знать, что случилось с твоим сердцем?

— Ну, это же совсем другое дело. — На щеке у Хилмы заиграла ямочка. — Что бы с ним ни происходило, все зависело только от тебя, я должна была молчать. Заговорить мог только ты. И когда ты не смог справиться со своим сердцем, ты заговорил…

— И все мечты о блюдечке с золотой каемочкой разлетелись в прах?

— Сколько же хлопот может причинить всего лишь сердце… сердце мужчины… — с серьезным видом проговорил он. Может быть, оно того не стоит, Милая? Может, нам лучше расстаться, пока оно еще не успело нанести слишком большой урон? Может, ты знаешь, что надо сделать?

— Бак!

Она бросилась к нему на шею. Он подхватил ее и стал жадно целовать, не в силах оторваться от ее губ.

Прошло какое-то время, прежде чем она отстранилась от него и снова заговорила:

— А теперь, наверное, нам пора ехать, — с грустью сказала она.

— Да, нам предстоит уладить много неприятных дел, — согласился он.

— Как было бы ужасно, если бы у нас не было друг друга, — сказала она, когда они шли к машине. — Я имею в виду улаживать все это при общем неодобрении…

— Просто невыносимо, дорогая. А с другой стороны, если бы мы не нашли друг друга, нам не пришлось бы совершать все эти нелепости. Мы без особых эмоций соединились бы брачными узами с вполне достойными людьми.

— Полагаю, ты прав.

Он развернул машину в сторону города. Спустя какое-то время она с сожалением заметила:

— Мне ненавистна мысль, что придется расстаться с этой машиной.

— И мне, — согласился он. — По правде говоря, мне будет жаль расставаться с любой вещью, к которой я так привык. Ведь для нас с тобой не секрет, что мы принадлежим к тому типу людей, которые хотят съесть весь пирог, но при этом чтобы он остался целым.

Она рассмеялась.

— Забавно, как спокойно мы оба относимся к случившемуся.

— Совсем не забавно, — покачал он головой. — Мы просто вопреки нашим расчетам наконец поняли, чего хотим на самом деле.

— Может, и так. Самое интересное, что никто, увидев нас в эту минуту, не подумает, что мы на краю пропасти. Нас можно принять за очень счастливую и вполне преуспевающую в жизни пару.

— А совсем не за тех, кем мы являемся на самом деле. — Он улыбаясь, задумчиво смотрел вперед на дорогу. — Парой искателей приключений, начинающих свою самую большую и прекрасную авантюру.